Центр современной практической философии

Нравственный закон − это утопия? От В.С. Соловьёва к М.И. Туган-Барановскому

I

Для практической философии вопрос об утопичности нравственного закона имеет фундаментальное значение, так как от его решения во многом зависит применимость самих моральных требований и норм в реальной человеческой жизни. Так, если нравственный закон утопичен, то нравственные нормы не применимы в реальных человеческих отношениях, они будут фикциями, и возможно, даже опасными заблуждениями, от которых нужно побыстрее избавляться. А если нравственный закон осуществим разумными людьми и необходим для нормальной человеческой жизни, то тогда нужно внимательно разбираться с условиями его реализации.

В истории русской общественной мысли мне приходится часто встречаться с разными трактовками нравственного закона, и это, прежде всего трактовки кантовского категорического императива, а именно, − так называемой «формулы персональности»[1]: «Поступай так, чтобы ты никогда не относился к человечеству, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, только как к средству, но всегда в то же время и как к цели».

Во многих трактовках этой формулы авторы обращают внимание на противопоставление человека как «средства» и  как «цели», и обычно упрощают эту сложную формулу до более простого утверждения: человек − это не средство, а цель сама по себе.

При таком упрощении существенно меняется смысл нравственного закона, а следовательно и меняются возможности его применения. Уже известный русский философ Владимир Соловьёв позволили себе такое упрощение. В Приложении к «Оправданию добра» под названием «Формальный принцип нравственности (Кант)» он говорит: «…человек и вообще всякое разумное существо существует как цель само по себе, а не как средство только для произвольного употребления той или другой воли» (подчеркнуто мной – А. М.).[2]   Смысл этой характеристики становится явно максималистичным из-за перемены места одного слова «только». Если следовать определению Соловьева, то получается, что человек – это только цель сама по себе, и относиться к нему нужно только как к самоцели.  Если к нему относиться по-другому, то это уже будет неморальным, не подлинным исполнением морального долга. Из этого следует некое отвлеченное «царство целей», не имеющее отношения к жизни людей, так как реальная (практическая) жизнь не может происходить лишь в одной форме практики – «мудрости», не опираясь на другие формы – «искусность» и «прагматическое благоразумие», которые основаны на гипотетических императивах поведения.[3]

У Канта мы находим несколько иную формулировку, где слово «только» занимает другое место, и от этого меняется весь смысл долженствования.  В «Основоположении к метафизике нравов» он пишет: «И вот я говорю: человек и вообще всякое разумное существо существует как цель сама по себе, а не только как простое средство (nicht blob als Mittel) для произвольного употребления со стороны той или другой воли; во всех своих действиях, направленных как на самого себя, так и на других существ, он должен всегда рассматриваться в то же время и как цель» (подчеркнуто мной – А. М.).[4]

Человек – это «не только средство». Этот тезис заставляет трезво посмотреть на земную, реальную жизнь людей и принять фактическую обусловленность, зависимость жизни большинства людей от множества условий, обстоятельств, при которых человек является средством – и в своём труде, и в политико-правовых отношениях, и в семье, и во многих других отношениях. Отказаться от этих зависимостей означало бы прекратить жизнь общества,  «уйти из мира»; но и в служении Богу человек – тоже средство высшего Провидения. Спасительным остаётся, возможно, «мир иной», о котором мы ничего не знаем.

Я не думаю, что Владимир Соловьев воспользовался не точным переводом кантовских текстов. Он сам мог прекрасно перевести (и переводил) с немецкого языка отдельные тексты и основополагающие идеи морального учения Канта.   Дело заключается в иной философской позиции русского мыслителя, а точнее, в религиозно–нравственной позиции, согласно которой чистая, абсолютная мораль, проистекает от трансцендентного Бога, и должна быть вне этого материального, бренного мира, некоей сверхъестественной, чудесной силой, преображающей человеческую плоть и всё человечество в целом.

Такое религиозно-мистическое умонастроение русского философа тяготеет к утопическому пониманию нравственного закона. В реальной земной жизни люди не могут не использовать друг друга, так как нуждаются в знаниях, силах, умениях других людей, а потому эта взаимная полезность побуждает «пригождаться друг другу», т.е. действовать технически, экономически эффективно и в целом прагматично. Но чтобы действительно достичь взаимной полезности и взаимной выгоды, для этого нужно относиться друг к другу не только как к средству, но и как к цели самой по себе. Потому что, если я буду относиться к другому человеку только как к средству, то тем самым не буду учитывать его интересы, его жизненные цели и ценности, я буду видеть и учитывать только свои цели. А это значит, что никакой взаимной выгоды не будет, и другой человек, которого я использую как средство, будет недоволен таким положением дел и будет противодействовать мне.

Как показывает мировая человеческая история, люди постоянно стремятся к тому, чтобы жить по своему, настойчиво борются за свои права и свободы, чтобы не быть только средством для кого-то.

Желание некоторых философов очистить нравственный закон от жизненной прагматики, может показаться оправданным с чисто романтической точки зрения, но при вдумчивом анализе обнаруживается, что такое желание чревато большими опасностями для жизни человека и общества. Ведь отрыв морального сознания от повседневной жизненной практики порождает морально-психологическую неудовлетворённость, ведущую к психо-физиологическим расстройствам (различным патологиям, в том числе и к фанатизму),  и к несчастной жизни. Ярким примером тому могут служить слова советского поэта и певца Владимира Высоцкого  «Всё не так как надо, всё не так, ребята!».

Такая морально-психологическая разочарованность в не соответствии реальной жизни некоему абсолютному идеалу усиливает романтические иллюзии и утопические настроения.

Примером таких настроений являются рассуждения выдающегося российского экономиста начала ХХ века М.И. Туган-Барановского[5]. Считая себя последователем Канта, но при этом, опираясь на вышеприведённую утопическую трактовку нравственного закона, он пытается обосновать теорию социализма. Он пишет: «Каков бы ни был человек, мы должны относиться к нему не как к средству, а как к цели»[6]. И далее: «Кант признал человеческую личность целью в себе, верховной целью, которая не должна никогда и ни в каком случае становиться средством для чего-либо другого»[7]. Вывод экономиста: социализм должен быть таким общественным строем, при котором на первый план выходят интересы личности. И в то же время  Туган-Барановский отрицает ключевое понятие практической философии Канта − это понятие частной собственности, которое является квинтэссенцией частных интересов личности.

Это внутреннее противоречие по вопросу о частной собственности усиливается утопической трактовкой нравственного закона, что приводит к мистико-романтическому образу социалистического общества, в котором будут жить не люди, а почти ангелы − существа с сильно изменённой человеческой природой. Главным стимулом для их деятельности будет не естественный эгоизм, а, как указывает русский экономист, моральные чувства солидарности, долга и бескорыстный энтузиазм.

Советская попытка создания такого «общества ангелов» оказалась неудачной уже потому, что люди − это не бестелесные ангелы, и к тому же их можно ввести в заблуждение по многим вопросам.

II

 

Теперь мы можем остановиться на правильной трактовке категорического императива, которая сочетает в себе и моральное, и прагматическое назначение человека, а следовательно, содержит в себе возможность реализации моральных требований, и прежде всего, важнейшего требования − видеть в себе и в любом другом разумном существе «цель саму по себе», т.е. признавать самоценность каждого лица.

Как возможно это осуществить в нашей повседневной жизни?

Очень просто. Нужно постоянно договариваться с другими людьми на взаимовыгодных условиях. Такие взаимные договорённости являются реальным способом признания целей и ценностей всех участников договора, ведь если человек даёт своё добровольное, обдуманное согласие на какую-то сделку, то значит, что он видит в ней свой личный интерес, и его усилия, труд, связанный с этой сделкой не будет лишь эксплуатацией, т.е. использованием его только как средства.

Личное свободное и обдуманное согласие на ту или иную сделку (договор) будет реальным свидетельством реализации личных интересов, желаний человека. Например, вступление в брачные отношения и их продолжение является результатом свободного волеизъявления двух лиц. Кроме того, у любого участника договора есть возможность прекратить его действие, если он осознает нарушение своих интересов.

Именно свободные взаимовыгодные договорные отношения (правовые по своей сути) служат надежной основой для самореализации каждого их участника, и являются основой для развития моральных задатков людей. В своей «Идее всеобщей истории» Кант  очень точно заметил, что именно дух торговли наиболее всего содействует укреплению мирного сотрудничества между отдельными людьми и народами, а без мирного сосуществования почти невозможно реализовать нравственные нормы, ведь состояние войны может оправдать почти любые поступки, направленные на выживание. Если «война − всё спишет», то возможность договорных отношений сводится к минимуму, а значит, и моральное состояние воюющих обществ будет минимальным. Так как война разрушает свободные взаимовыгодные договорённости, то она будет главным препятствием для реализации всеобщего нравственного закона. Ведь с точки зрения воинственного сознания всеобщий нравственный закон выглядит как полная глупость, ведь он предполагает уважение и доверие  ко всем людям, в том числе и к «врагам».

Таким образом, кантовский всеобщий нравственный закон требует прекращения насилия и утверждения мирных договорённостей между всеми людьми и народами. По силам ли это человечеству?

Кант отвечает примерно так: если должен, значит, сможешь.

 

III

 О практическом могуществе нравственного закона

Важнейший принцип практической философии Канта, и в том числе современной практической философии звучит так: «можешь, потому что должен». Этот принцип указывает не на романтическую абстрактность и мечтательную недостижимость моральных требований, а напротив, подчёркивает могущество человеческой воли, реальную способность человека исполнить требования нравственного закона, так как это исполнение или неисполнение находится во власти самого человека. Ведь от самого человека зависит, обманет он или нет, украдёт или нет, убьёт другого или нет.

Человек не может изменить законы природы, так как они не в его власти, но что касается моральных нор и  целом морального долженствования, то оно во многом зависит от самого человека. А, следовательно, сам человек постоянно решает, следовать ему этим нормам или не следовать. И если многие люди не хотят выполнять какие-то нормы, то это не значит, что они не выполнимы. Тот же Кант справедливо утверждал, что подлинный долг (т.е. разумные требования) обязывает нас не внешним образом, а внутренним,  по сути, является самопринуждением, результатом самовластия человека.

Откуда же возникает утопичность нравственного закона?

Пожалуй, из ошибочного понимания самих принципов и норм долженствования, а также из-за упрощённого понимания человеческой природы.

Когда мыслители требуют рассматривать человека с моральной точки зрения только как цель, и пренебрегают прагматическим аспектом взаимоотношений (как средства), то происходит идеализация человеческой природы и в целом общественной жизни, которая и порождает представление об утопичности нравственного закона. Ведь мы не можем в реальной жизни сделать каждого человека целью самой по себе, а значит «всё не так, как надо»…

Такой романтический максимализм порождает морально-психологическую разочарованность и апатию, чувство бессилия изменить этот несовершенный мир.

Утопическая установка напрямую ведёт к признанию фиктивности самого нравственного закона, а также к признанию того, что совесть − это иллюзия, и на неё можно не обращать внимания. Такое следствие характерно для утилитарного (обыденного) сознания, которое ориентируется на очевидные и реальные явления, на достижимые цели.

При этом сами мыслители-утописты могут быть очень моральными людьми, и могут свято верить в реальную силу совести.  Но как они смогут доказать другим людям реальность нравственного закона? И могут ли ожидать от других людей таких же чувств и поведения? Ведь каждый будет решать по-своему…

 

 

[1] См.: Соловьев Э.Ю. Категорический императив нравственности и права. М., 2005. С.89.

[2] Соловьев В.С. Приложение. Формальный принцип нравственности (Кант) – изложение и оценка с критическими замечаниями об эмпирической этике // Сочинения в 2-х т. Т.1. С. 567.

[3] См.: Hinske N. Kant als Herausforderung an die Gegenwart.  Freiburg, 1980. S. 89-98.

[4] Кант И. Основоположение к метафизике нравов // Сочинение на немецком и русском языках в 4-х т. Т. 3. С. 165.

[5] См.: Туган-Барановский М.И. К лучшему будущему. Сборник социально-философских произведений. − М.: РОССПЭН, 1996.

[6]  Туган-Барановский М.И. Социализм как положительное учение // К лучшему будущему. С. 265.

[7] Там же. С. 272.

 

 

Комментарии по вопросу "Нравственный закон − это утопия? От В.С. Соловьёва к М.И. Туган-Барановскому"

• Оставьте первый комментарий по данному вопросу