Проблема недопустимости лжи обретает новое значение в контексте христианского мировоззрения, в котором утверждается греховный характер всякого обмана. Христос провозглашает всеобщую ненависть ко лжи в простом выражении: «Не лжесвидетельствуй» (Матф. 19:18, Марк. 10:19, Павел в Рим. 13:9). Он также предостерегает в Матф. 15:19, что корень лжи следует искать внутри человека. Ибо: «Из сердца исходят… лжесвидетельства». Причины, по которым ложь исходит из нас, Христос видит в гневе, ненависти, зависти, алчности, в стремлении к удовольствию и одобрению или в желании навредить кому-либо, в страхе и в суетности нашего естества. Писание в общем смысле запрещает ложь. «Лживый язык — погибель человека» (1 Иоан. 2:21; «Всякая ложь не от истины»; «Всегда отвращайся говорить ложь».
Однако в Писании есть определённые примеры святых людей, обман которых не осуждается. Например, Иосиф скрывал свои чувства перед своими братьями (Быт. 42:7 и 44:15). Христос сделал вид, что намеревается идти дальше (1 Цар. 21:13), а Давид притворился безумным, когда Самуил собирался помазать Давида так, чтобы об этом не узнал Саул, он сделал вид, что идет в Вифлеем совершить жертвоприношение. Иисус Навин делает вид, что спасается бегством (Иис. Нав. 8:5), а Раав обманывает (Иис. Нав. 2:4). Эти и многие другие примеры из Ветхого Завета свидетельствуют о том, что заповедь «не лги» не имела абсолютного значения и часто не исполнялась. В Новом Завете она превращается из заповеди-запрета в безусловное требование правдивости. Дело в том, что Иисус Христос говорит о себе и своём учении как о самой Истине. Истина – это реальный атрибут Бога, данный на все времена. Поэтому Иисус говорит «Я есмь путь, истина и жизнь» (Ин, 4:6). Он не только не может солгать, он способен нести только Истину – правду как таковую, которая должна быть лично пережита верующим человеком. Истина – правда приобретает экзистенциально-онтологический аспект, т.е. становится действительным знанием о жизни.
Ложь как антипод христианской истинной правды не имеет отношения к Богу, а только к противоположным силам зла.
Во-первых, в учении Христа высказанная ложь является не просто субъективным решением человека, а отступлением от Истины, которая воплощена в самом Богочеловеке. Поэтому отступающий от неё теряет связь с Богом. Во-вторых, в христианском учении мотивы прагматического благоразумия отступают на задний план в сравнении с античной философией прежде всего потому, что страх смерти пересиливается верой в бессмертие души.
Дальнейшее разъяснение христианского отношения ко лжи даётся в религиозно-философском учении Аврелия Августина. Негативное отношение Августина ко лжи, обману и неправде в любых их проявлениях формулируется уже в ранних сочинениях и сохраняется на протяжении всего религиозно-философского творчества. Оно определяется фундаментальным положением христианского вероучения о том, что «нет у Бога неправды» (Рим. 9,14)[1]. Поэтому Он никогда не может обмануть, или даже ввести в заблуждение. Августин дополняет этот тезис тем, что человек является образом и подобием творца. В своем небольшом трактате «О лжи» Августин пишет: «Всякий, кто думает, что существует какой бы то ни было вид лжи, не являющийся грехом, безрассудно обманывается», а также он дополняет «Не существует никакого соглашения, никакой доброй цели, никакой особой милости, посредством которых было бы дано божественное или человеческое позволение говорить ложь». Августину было очень важно доказать, что «везде личность является отражением высочайшей Троицы, абсолютной личности Творца», а потому каждый человек онтологически причастен к высшей субстанции[2]. Следовательно, человек предназначен «жить по Богу», в том числе не дозволять себе никакой неправды, а тем более лжи.
В раннем сочинении «Монологи» Августин различает между собой два вида ложного: «лживое» (fallax) и «неправдивое» (mendax). Он пишет: «Ибо лживым правильно называется тот, кто имеет желание обмануть кого-либо и который делает это, отчасти пользуясь разумом, отчасти же в силу своей природы». «Неправдивым же я называю то, что высказывается говорящими неправду. Они тем отличаются от лжецов, что всякий лжец желает обмануть, но не всякий говорящий неправду имеет подобное намерение»[3].
«Лживый» имеет осознанный мотив обмануть другого человека или самого Бога, и в этом проявляется недостаток ума, невежество лжеца. «Неправдивый» человек невежественен, потому что сам заблуждается в данный момент времени и распространяет свое заблуждение среди других. При этом истина, по Августину, «никоим образом не погибнет», а значит, человеческий ум всегда может к ней вернуться[4].
В другой статье «Об истинной религии» он точно и лаконично говорит о причинах заблуждений: «… в религии не могло бы быть никакого заблуждения, если бы душа вместо Бога не чтила душу или тело, или свои призраки, или то или иное вместе, или все это сразу»[5]. И там же указывает на различение между «обманчивым» и «лживым»: первое вводит нас в обман не имея намерения ввергнуть нас в греховное состояние (например, телесные образы, которые мы воспринимаем своими чувствами), второе – «не может не лгать». По словам Августина, «ложь происходит не от вещей обманчивых, потому что они ощущающему не представляют ничего, кроме своего внешнего вида, который получили по степени своей красоты, а также и не от обманчивых чувств, которые, будучи возбуждаемы сообразно с природой своего тела, представляют духу человека, управляющему ими, только свои возбуждения, но вводят нас в заблуждение грехи, когда душа ищет истинного, оставив истину в небрежении. Ибо, возлюбив тварь паче Творца и творчества, она наказывается таким заблуждением, что в тварях ищет Творца и творчества» (подчеркнуто мной – А. М.)[6]. При этом обманчивое не совсем невинно, ибо оно удерживает нас в отдалении от истины.
По его мнению, ложь имеет ряд признаков:
1) в ней всегда имеется нечто лживое;
2) она исходит из «сердца притворного» и противна совести;
3) должно быть намерение обмануть;
4) ложью будет и утаивание истины, которая должна быть высказана.
Обстоятельный анализ лжи, обмана и неправды Августин даёт в сочинении «Энхиридион Лаврентию о вере, надежде и любви» и там же предлагает собственное решение проблемы «лжи во спасение». Разумная природа по аналогии с божественной имеет отвращение ко лжи, ибо даже те люди, которые сами любят обманывать, не желают обманываться. «Тому, кто лжет, кажется, что не он ошибается, но что другого, доверяющего ему, он вводит в заблуждение»[7]. Он подчёркивает, что обманывающий более жалок и греховен, чем обманутый, так как, по его мнению, всякий грех более вредит совершающему его, чем тому, кто от этого греха страдает».
Он ставит перед собой ключевой вопрос: должен ли справедливый человек иногда лгать? И рассуждает так: «Мне же кажется, что всякая ложь – грех, хотя большая разница – с каким настроением и о каких предметах кто-либо лжет. Не так грешит тот, кто лжет с намерением помочь кому-нибудь, чем тот, кто лжет, желая вредить, но столько же вредит тот, кто посылает путника на другую дорогу, сколько и тот, кто обманом портит дорогу жизни». И далее: «… Обманывает тот, кто выдает за истину заведомую ложь, так как в душе он не то думает, что говорит, и потому говорит не истину, хотя бы слова его и оказались случайно правдивыми; никоем образом, не свободен от лжи тот, кто устами говорит истину, не зная ее, или зная, намеренно обманывает» (подчеркнуто мной – А. М.)[8].
Августин настаивает на обязанности человека «говорить то, что думает, будет ли оно истинным на самом деле или только считается таковым», т. е. человек обязан быть правдивым перед собой и перед Богом, иначе в его душе будет таиться грех[9]. Ибо слова предназначены Создателем не для того, чтобы люди взаимно обманывали друг друга, но для того, чтобы каждый мог довести до сведения другого свои размышления. Из этого он делает важный вывод: никакая ложь не должна считаться безгрешной на том основании, что ложью мы можем иногда помочь кому-нибудь.
Августин не отрицает, что люди могут допускать ложь для спасения другого человека и тем самым делают добрые дела, но в этих случаях справедливо восхваляется и даже вознаграждается их «благожелательность», само желание помочь другому в беде, но не ложь, которая «только извиняется, а не одобряется»[10].
Ложь в качестве средства спасения всё равно остаётся греховной, ибо она является явным отступлением от божественной заповеди, от обязанности говорить правду, а значит от Истины. Не случайно Августин часто ссылается на слова Нового Завета «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5:37). Ибо в этих словах звучит требование прямоты и ясности, которые характерны для правдивой речи.
Таким образом, он обращает особое внимание на намерения, мотивы человеческих поступков, в том числе и речи. Справедливое доброе намерение извиняет неправедное средство, но не снимает всей вины, а следовательно, греха. Отсюда следует, что «ложь во спасение» является вредоносной для души, готовящейся к вечной жизни. Ведь ложное свидетельство, данное врагу или преступнику, будет проявлением недостатка любви к этому человеку: Бог не может этого допустить, ибо возлюбил всё человечество без исключений. Поэтому государственные законы, требующие исключений, случайны и временны с позиции вечной истины, а следовательно, принятая безнаказанность лжи в этом земном мире ещё не гарантирует того же в мире ином.
Как отмечает отечественный исследователь творчества Августина Иван Попов, в трактате «О лжи» средневековый философ разбирает вопрос о допустимости лжи ради спасения жизни человека, и категорически отрицает такую возможность. Основания для этого заключаются в следующем: «Один человек по достоинству равен другому. Отсюда правило, предписывающее любить ближнего, как самого себя. Но в каждом человеке есть душа и тело, из которых душа должна быть предпочитаема телу. Поэтому жертвующий своей телесной жизнью для сохранения телесной жизни другого выходит за пределы этого правила, так как обнаруживает больше любви к нему, чем к себе. Жертвующий своей временной жизнью ради вечной жизни ближнего поступает хорошо и находит для себя оправдание в примере Спасителя. Но было бы несообразно с разумом рисковать своим вечным спасением ради временной жизни ближнего»[11]. Августин говорит: «Даже если кто-нибудь прибежит к вам в надежде найти спасение от смерти через вашу ложь, вам не следует лгать. Ибо написано: «Клевещущие уста убивают душу».
Если представить себе другую ситуацию: человек не помог другому с помощью обмана злоумышленнника и тем самым допустил убийство. Виновен ли он, по Августину? Ответ может быть противоречивым, так как он предполагает соединение двух посылок августиновского мышления: с одной стороны, «все зависит от Бога», – а с другой – «нечто зависит от человека»[12].
Если убийство произошло, значит, так было угодного Вседержителю, но в то же время не было предотвращено убийство, хотя для этого имелось не совсем праведное средство. К тому же голос рассудка подсказывает, что благонамеренная ложь не всегда приводит к желаемому результату, а само допущение её изначально будет греховным. Такая виновность оказывается проблематичной для государства, и, по всей видимости, не достоверной для Бога.
В данном случае человеческая виновность и божественное предопределение начинают конфронтировать между собой до тех пор, пока не опосредуются с помощью концепции благодати. Как отмечает известный историк средневековой философии. Э. Жильсон, у позднего Августина «без благодати свободная воля не пожелала бы блага, а если бы и пожелала, то не смогла бы его совершить. Поэтому следствием благодати является не подавление воли, а превращение ее из злой, которой она стала, в добрую»[13].
С помощью благодати Августин сохраняет ответственность человека за употребление собственной воли и указывает путь к истинной свободе «во Христе», ибо только Бог может направить человека на доброе дело и сделать его свободным. Ложь всегда будет богоотступничеством.
Несмотря на вполне убедительное нравственно-религиозное обоснование библейской заповеди позиция Августина не находила широкой поддержки ни среди представителей церкви, ни среди известных философов и теологов. Благоразумная и целесообразная ложь считалась важным средством реализации блага, особенно в условиях враждебного сосуществования отдельных людей и народов. Практика самой жизни вступала в противоречие с идеальным нравственно-религиозным требованием.
Примечательно то, что только через 14 столетий после Августина (354-430 гг.) категорический запрет на всякую ложь получил полную поддержку в практической философии Иммануила Канта.
[1] Августин. О благодати и свободном произволении // Краткая история этики. М.: Мысль, 1987. С. 556.
[2] Столяров А. А. Свобода воли как проблема европейского морального сознания. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2001. С. 170.
[3] Блаженный Августин. Монологи. Киев, 1996. С. 191.
[4] Там же. С. 200.
[5] Блаженный Августин. Об истинной религии. Киев, 1996. С. 235.
[6] Там же. С. 263.
[7] Блаженный Августин. Энхиридион Лаврентию о вере, надежде и любви // Творения: В 4 т. Т. 2: Теологические трактаты. – СПб.: Алетейя; Киев: УЦИИМ-Пресс, 2000. С. 13.
[8] Там же. С. 14.
[9] Там же. С. 18.
[10] Там же. С. 18–19.
[11] Попов И. В. Личность и учение блаженного Августина // Исповедь блаженного Августина, епископа Гиппоского. – М.: ООО Издательство АСТ, 2003. С. 370.
[12] См.: Столяров А. А. Свобода воли как проблема европейского морального сознания. С. 191.
[13] Жильсон Э. Философия в средние века. От истоков патристики до конца XIV века. М.: Республика, 2004. С. 103.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Ну и какую информацию можно почерпнуть из всей этой схоластики? Сейчас принято, что и ложь и истина понятия относительные. Ложь со злым умыслом, ложь ошибка, ложь на войне как правило игры, ложь во спасение, ложь творческая, ложь информационная, ложь детям о сексе и т.д. Всё жутко перемешано, но мы придумали способы разобраться.
А разве ложь -это не корень всякого зла?
Явная ложь нет. Ложь заменяющая правду вот корень зла.
А где же аргументы? Без объяснения -не верю!