Центр современной практической философии

Нравственно-религиозная революция Льва Толстого: опыт современного философского прочтения

Публицистическое вступление

 

В связи с памятной датой (100-летием ухода из жизни великого Льва Толстого) многие обществоведы, литераторы, лингвисты  и не только учёные  обращаются к  его духовному наследию, перечитывают его сочинения и обязательно обдумывают его личную жизнь, сложные перипетии отношений в семье, скандальные отношения с православной церковью и многое другое. Глубокая и творческая натура  Толстого не укладывается в привычные рамки, в стандарты и  готовые образцы для подражания.

Для официальной российской идеологии всегда было два «Толстых»: один -«хороший», допустимый для массового использования и подражания – (это всемирно известный автор романов и повестей), и другой  − «плохой» Толстой, который посмел мыслить самостоятельно, не обычно, посмел критиковать традиционную российскую религиозность и даже покусился на божественность самого Иисуса Христа. С точки зрения официального догматизма о «плохом» Толстом лучше вообще не говорить, задвинуть подальше его поздние размышления, не упоминать об отлучении от церкви, или в крайнем случае сослаться на внутреннюю противоречивость его буйной натуры, которая не смогла найти себе утешения в этой земной жизни.

Несмотря на все усилия догматичной идеологии, Толстого читают и перечитают всё новые и новые поколения, и не только россиян. Толстой − это всемирное достояние, великий мыслитель, который побуждает к осмыслению своей жизни и всего происходящего с людьми. Жить − значит думать, задавать себе и другим самые сложные вопросы, искать на них ответы, а принятые решения воплощать в действительность. Среди главных человеческих вопросов Толстой с юных лет выделяет вопрос о смысле своего существования, и этот вопрос направляет его в перспективу бесконечного бытия, которая всякий раз ставится под сомнение фактом конечности человеческой жизни. Это не просто дилемма человеческой жизни, это настоящая трагедия, которую смог пережить автор великих романов, вступив на новый путь религиозно-философских размышлений.

Мы можем говорить о нравственно-религиозной революции Льва Толстого, которая произошла в его мировоззрении и образе жизни в 50-летнем возрасте, как о важном этапе взросления самостоятельной, креативной личности. Этот духовный переворот во многом обусловлен переоценкой фундаментальных жизненных ценностей, базовых принципов человеческой жизни, которые опираются на философские понятия о человеке и мире. Изменение этих принципов и понятий в мировоззрении Толстого будет предметом нашего историко-философского исследования.

 

Научное исследование

 

В период завершения работы над «Войной и миром» Л.Толстой был захвачен философией мировой воли Артура Шопенгауэра. Ему открылись идеи непознаваемости мирового замысла, избранности и исключительности некоторых философствующих субъектов, например, его и Шопенгауэра, его охватило очарование интеллектуального эгоцентризма. Подтверждение тому мы находим в последних строках известного письма А.Фету: «…кроме идиотов на свете почти никого нет…»[1].

По моему мнению, интеллектуальный эгоцентризм Шопенгауэра подвёл Толстого к духовному кризису, в котором он оказался накануне своего пятидесятилетия (в 1878 году). Мысли о самоубийстве вполне могли быть восприняты у Шопенгауэра, и Толстому предстояло самому их перебороть, преодолеть собственным умом и найти новую нравственно-разумную опору в жизни.

В «Исповеди», написанной сразу после преодоления этого кризиса, Толстой прямо говорит, что он понял ошибочность и опасность учения Шопенгауэра об «исключительности» некоторых выдающихся людей, способных понимать бессмысленность жизни. С явной самоиронией он пишет: «Что ж, я один с Шопенгауэром так умён, что понял бессмысленность и зло жизни?». Позже в трактате «О жизни» Толстой будет называть Шопенгауэра «отрицательным философом».

Толстой нашёл в себе мужество (силу) преодолеть свою интеллектуальную исключительность, свой эгоцентризм и выйти из состояния отчаяния. Нужно учитывать ещё то обстоятельство, что это отчаяние усиливалось знанием о невозможности доказательства бытия бога, полученное из знаменитой «Критики чистого разума» И. Канта. Об этом он пишет: «Несмотря на то, что я вполне был убеждён в невозможности доказательства бытия божия  (Кант  доказал  мне, и  я  вполне понял его, что доказать этого нельзя), я всё-таки искал Бога, надеялся на то, что я найду Его, и обращался по  старой  привычке с  мольбой к тому, чего я  искал и  не  находил.  То  я проверял  в  уме доводы Канта и  Шопенгауэра  о невозможности доказательства бытия божия, то я начинал опровергать их»[2]. Но Толстой не остановился на кантовской  критике спекулятивного разума и пошёл дальше, к  своему религиозному толкованию смысла жизни и к кантовскому этикотеологическому доказательству бытия бога, которое ему откроется только в 1887 году после прочтения «Критики практического разума».

В трактате «О жизни» Толстой обобщает опыт своего духовного кризиса, философские размышления о своей жизни и жизни других людей, и обнаруживает главное противоречие человеческой жизни: противоречие между естественным стремлением человека к личному благу и невозможностью его реализовать в своей жизни[3]. Он на себе испытал сильнейшие стремления своего животного сознания к личному благу, счастью и удовольствиям. Это стремление к максимуму удовольствий наталкивается на ряд препятствий и сопротивлений со стороны других людей, ведь человек живёт в сообществе с другими волящими индивидами, которые тоже хотят своего блага и максимума удовольствий. Разум подсказывает, что каждый «чувствует только свою жизнь и свое благо, считает только свою жизнь важною и настоящею, а жизнь всех других существ только средством для своего блага»[4]. А потому каждый готов уничтожить меня ради достижения своего частного блага.

Так, естественный прагматический эгоцентризм человека доходит до тупика, до трагического самосознания своей  конечности, смертности и бессмысленности борьбы за существование, так как победить всех невозможно и продлить земную жизнь на века также не удастся. Эта интеллектуальная трагедия завершается у Толстого идеей или прозрением разума: оказывается, что перед лицом распада и смерти истинной жизнью становится жизнь других, ибо она будет продолжаться после меня.

Осознание смертности своего тела или «животной жизни» может вести либо к вере в чудесное спасение души с помощью церковных обрядов и ритуалов («фарисейство»), либо к материализму, отрицающему всё нематериальное и сверхъестественное («книжники»). Эти пути жизни Толстой отвергает как ложные, не настоящие, так как они противоречат «перспективе» разума (говоря кантовским языком − «метафизическим интересам разума»).  Но этот отказ от ложных путей жизни является очень трудным и болезненным: «Человеку кажется, что пробудившееся в нем разумное сознание разрывает и останавливает его жизнь только потому, что он признает своей жизнью то, что не было, не есть и не могло быть его жизнью»[5].

Пробуждение «истинной жизни», по Толстому, начинается «с проявления разумного сознания», которое разоблачает видимость (кажимость) противоречия животной жизни человека. Это разоблачение сопровождается страшным напряжением интеллектуальных и моральных сил, ибо оно требует разоблачения многих иллюзий и обманов, наполнявших прежнюю «животную» жизнь. А эти иллюзии и обманы играют важные роли в общественной жизни, на них зиждутся основы государственности, официальной веры  и нормы морали. Очень не просто самому себе признаться в собственных заблуждениях, но ещё труднее сделать это публично, тем самым навлекая на себя общественное порицание и непонимание.

Вслед за Кантом русский мыслитель хочет преодолеть «раздвоенность» человека как животного и одновременно разумного существа, но делает это не через иерархическую взаимодополнительность как у Канта, а характерно по-русски, т.е. через отрицание животности в человеке. Толстой верит в то, что сознательное отрицание-отречение от животности должно вырвать человека из лона животного мира и вывести на другой уровень жизни. Именно «разум − закон для человека», − утверждает он, − имея перед собой кантовское учение о практическом разуме и его моральном законе. Не случайно он помещает известные слова Канта из «Критики практического разума» в качестве эпиграфа к трактату «О жизни».

С самого начала у Толстого этот закон разума очень туманен. Наверное, ему он виден, он сознает его всем существом, но передать его точное содержание не может. Он объединяет кантовское теоретическое и практическое применение разума в один «закон разума»: «Во внешнем мире мы видим это подчинение закону разума; в себе же мы знаем этот закон как то, что сами должны совершать»[6]. Ему важно утвердить главенствующую роль разума над животным сознанием и поставить новую цель − наша цель состоит в подчинении своего животного тела закону разума для достижения блага. Это основная идея кантовской «Критики практического разума» − автономия воли, господство над своими чувственными побуждениями, а значит, свобода.

Толстой полемизирует и с материалистами, и с позитивистами, чтобы показать открывшееся ему бытие человека вне пространства и времени. Это новая разумная перспектива жизни под знаком кантовской «Ding an sich»[7]. Эта перспектива открывается внутри самого человека, в собственном разуме человек находит закон своей новой жизни. У Канта − это моральный закон разума, у Толстого — «разумное сознание», которое  говорит каждому человеку: «да, ты можешь иметь благо, но только если все будут любить тебя больше себя»[8]. Толстой настолько бережно относится к этому закону своей новой жизни, что до времени укрывает его (будто новорождённое дитя) от посторонних глаз. Наступает время и он готов подарить свой закон всему миру:

«Если все существа будут жить для блага других и любить других больше себя», то тогда произойдёт «бесконечное просветление и единение существ мира», т.е. люди выйдут из состояния вражды и насилия, чтобы вступить на путь согласия и мира. Несомненно, что позиция Толстого очень близка к кантовскому проекту «Вечного мира».

По его твердому, испытанному убеждению именно деятельная любовь способна придать смысл человеческой жизни и разрешить все противоречия. «Любовь вообще, − пишет Толстой, − значит желать делать доброе»[9]. Он обращается к самоочевидности, жизненной ясности понятий «любить», «желать добра», «любить других больше себя», хотя тут же говорит о том, что обычно под любовью понимают «предпочтение одних условий личного существования перед другими». Получается, что именно «пристрастие»  или эгоизм (по Канту, себялюбие) является легко доступным и самоочевидным для большинства, а вовсе не любовь к другим. От этой пристрастности нужно «отречься», − говорит Толстой, − ради «благоволения ко всем людям».

Толстой мыслит, а точнее, наглядно представляет себе возможное будущее состояние человечества, которое предполагает нравственно-религиозный переворот в сознании большинства людей (ту самую кантовскую «революцию в способе мышления»). Результатом этого переворота станет утверждение нового образа жизни. Таким образцом для Толстого являлась жизнь Иисуса Христа − это жизнь, направленная в бесконечность, совершающаяся в сознании, т.е. вне пространства и времени, абсолютно свободная жизнь. Толстой мечтал о ней, пытался её выстраивать собственными силами и публично призывал к ней.

 

Заключение

 

В 1905-1906 годах Толстой трижды перечитывал кантовский трактат «Религия в пределах только разума», и всякий раз отмечал близость кантовского учения о религии собственным представлениям. Двух великих мыслителей объединяет общая идея − если то или иное религиозное вероучение противоречит человеческому разуму и разрушает основы жизни, то оно не заслуживает к себе внимания. Подлинная религиозность коренится в единой разумной природе человека, а потому всё больше и больше сближается с общечеловеческой моралью.

[1] Письмо Л.Толстого  А.Фету 30 августа 1869 г.

[2] Толстой Л.Н. Исповедь. Раздел XII.

[3] См.: Толстой Л.Н О жизни. Гл 2. С. 21.

[4] Там же. Гл 1. С.18-19.

[5] Там же. Гл.7. С. 35.

[6] Там же. Гл. 10. С. 42.

[7] При этом Толстой намеренно не цитирует Канта и других мыслителей, чьи идеи он воспроизводит, т.к. он сам понял эти общечеловеческие идеи, принял их, а следовательно, теперь они принадлежат ему. Ибо знания принадлежат всему человечеству, они являются достоянием всех разумных существ.

[8] Там же. Гл.18.  С. 64.

[9] Там же. Гл. 23. С. 80

Комментарии по вопросу "Нравственно-религиозная революция Льва Толстого: опыт современного философского прочтения"

• Оставьте первый комментарий по данному вопросу