Попробую предположить, что наш мир погрузился в новую войну, почти бескровную, в мировую войну мировоззрений и ценностей, или, как говорят журналисты, в информационную войну.

На обычной войне философам делать нечего, они могут лишь проявить свои человеческие и гражданские качества, как и многие другие люди. А вот в войне мировоззрений и ценностей философы могут оказаться и настоящими полководцами, генералами армий, и рядовыми «минёрами» закладывающими «мины» разного действия, и «сапёрами», которые их обезвреживают.

На войне мировоззрений философ может играть разные роли, в том числе и роль провокатора. Философские провокации − это вопросы-вызовы, которые встряхивают моральное, религиозное, политическое сознание сограждан, и заставляют задуматься над привычными понятиями и принципами жизни, побуждают поставить под сомнение их самоочевидность, обоснованность и целесообразность. Например: что такое настоящий патриотизм? Не врут ли нам официальные СМИ? Неужели мы должны жертвовать образованием и наукой ради дорогостоящей армии? Какой должна быть Церковь в ХХI веке? Разве демократия − это беспорядок? И др.

Задумываясь над этими вопросами, возникают следующие сомнения: Нужны ли эти провокации в условиях мировоззренческой (идейной) войны? Не будут ли они «разжигать огонь» этой войны с новой силой?

Думаю, что нужно честно ответить «да» на оба сомнения. Во-первых, философские провокации нужны для того, чтобы выяснить позиции противоборствующих сторон, ведь в этой войне нет чёткой линии фронта, а значит, сокрытие своего мнения, имитация и фальшь оказываются важнейшими средствами ведения тихой войны. Провокации предназначены очертить (или хотя бы наметить) границы мировоззренческих расхождений, и увидеть за ними скрытые интересы. Выдающимся примером такой провокации до сих пор остаётся кантовский абсолютный запрет на ложь[1].

Во-вторых, «разжигать огонь» идейной борьбы  очень полезно для очищения общественного сознания, замусоренного всяким ненужным хламом в виде наивных суеверий, социальных и религиозных предрассудков, в том числе и фанатичного мессианства. Активизация идейной борьбы опять же ведёт к обнаружению подлинных оснований и интересов противоборствующих позиций. В ходе взаимоочищающего «сожжения» мировоззренческого мусора достигается новое, более открытое состояние общества, при котором может наметиться  пространство или возможность для диалога разных мировоззрений. Каждая сторона сначала пожертвует чем-то ненужным, чтобы позаботиться  о своём главном, вступиться за это своё главное и, в конечном счёте, сравнить своё главное с главным других людей. Поясню это примером непрекращающегося спора между так называемыми «западниками» и «славянофилами» в России.  Что же «главное» раскрывается в этой полемике с каждой стороны?

За 200 лет отчётливо раскрылась заинтересованность в государственной монополии на Власть и собственность со стороны «славянофилов», а, с другой стороны, −  приверженность к морально-правовой автономии и частной собственности «западников». Но самым главным оказывается вопрос, сформулированный Петром Чаадаевым: «Что важнее − любовь к истине или любовь к родине?»[2]. Этот вопрос задаёт суть мировоззренческих расхождений наших «западников» и «славянофилов». Это противостояние может показаться неразрешимым, может быть трагическим конфликтом ценностей, но разум подсказывает, что эти две естественные любви человека не должны противостоять друг другу, они взаимонеобходимы, они дополняют друг друга.

И тут философ должен поменять свою роль: от провокатора, обнажившего средоточие «главного», он должен перейти к роли миротворца, не переставая при этом быть возмутителем спокойствия и усилителем противоречий. Роль миротворца, примирителя  мировоззренческих и ценностных противоречий задаётся самим человеческим разумом, а не страхом негативных последствий борьбы, или чувством сожаления к одной из сторон, и не бессознательным желанием всех успокоить.

Миротворческая роль философии не отменяет её провокативного назначения, а должна его дополнять. Поэтому отвечая на вопрос, поставленный П.Чаадаевым, современный философ обязан выбрать истину, и в согласии с ней относиться к своей родине, иначе он перестанет быть честным мыслителем и человеком. Свободное и честное утверждение истины − это всегда провокация-вызов, ведь для этого нужна решимость настоять на своём, утвердить своё понимание того, что есть на самом деле, а это понимание может расходиться с мнением других людей, с их правдой.

В этой связи нужно уточнить вопрос Чаадаева: о любви к истине или о любви к правде должна идти речь?Истина является одинаковой и необходимой  для всех, а правда несёт в себе оценочный характер и является прежде всего истиной для меня.

Может быть, именно правда как субъективно-оценочное суждение возмущает людей, а истина принимается как неизбежная данность? История науки и философии показывает, что и истины пробивали себе путь очень не просто, не говоря уже о человеческих правдах-убеждениях.

Для нас важно то, что философ должен начинать со своей правды, которая может возмущать других людей, но конечной целью философских провокаций должна быть истина, способная вразумить и умиротворить большинство сограждан. Эта сверхзадача философии кому-то может показаться проявлением деспотизма разума, навязывающего общезначимые и необходимые понятия, но  в ней заключена идея всеобщей разумности, благодаря которой и сохраняется до сих пор сама философия. Отказавшись от этой идеи всеобщей разумности, мы станем какими-то другими существами…

Возвращаясь к исходному вопросу о назначении современных философов, думаю, что в нынешних условиях информационных войн философы должны быть и провокаторами, и миротворцами. Эта сверхзадача должна быть по силам настоящим философам.

[1] См.: Кант о праве лгать / сб. статей под ред. Р.Г. Апресяна. М, 2009.

[2] См.: Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего //