Центр современной практической философии

ПРОБЛЕМА ИСКЛЮЧЕНИЙ ИЗ ДОЛГА ПРАВДИВОСТИ: СОВРЕМЕННЫЕ РЕКОНСТРУКЦИИ ПРАКТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ И. КАНТА

•     1.

 

В современной историко-философской литературе, посвященной практической философии Иммануила Канта, не прекращается полемика по поводу так называемого кантовского ригоризма, требующего безусловного выполнения нравственных и правовых обязанностей.[1]  Наиболее скандальным и будоражащим общественное сознание является требование «быть правдивым».

Человек должен говорить правду – в этом его моральный долг!  Такой вердикт выносит чистый практический разум, имея перед собой чёткую формулу «делай, что должно, и будь что будет».  Он не намерен заботиться о последствиях и материальных результатах своих решений, о них должен побеспокоиться здравый рассудок, тяготеющий к земным, животным побуждениям человека.  Будучи ориентированным на личную пользу и чувственные удовольствия, рассудок никак не может принять безусловность кантовского требования правдивости.  Он начинает задавать поясняющие вопросы: с кем (я должен быть правдивым)? и при каких обстоятельствах?  Ибо в условиях конкурентно-враждебного сосуществования людей правдивость грозит беззащитностью  перед возможными жизненными опасностями, в том числе и материальными потерями.

Если человеку дорога жизнь, здоровье, благополучие и другие материальные ценности, то здравый смысл подсказывает не говорить каждому встречному всей правды, не раскрывать подлинной информации, иначе возможны большие материальные потери.  С этим резоном человеческого рассудка трудно не согласиться, хотя с другой стороны мы слышим в себе внутренний (многовековой) голос совести, говорящий «не лги».

Ложь (как и любая форма обмана) не допустима в человеческом общении ― с этим требованием согласны и традиционные религии, и большинство моральных систем человечества. Мы еще будем разбираться с тем, почему ложь недопустима, а пока нам важно увидеть возможность компромисса, который у Канта получает правовое закрепление, так как предназначен защитить материальные интересы конкретного лица. Таким компромиссом будет право на умолчание или как выражается современный немецкий философ О. Хёффе – «право на отказ от общения».[2]

Термин «право на умолчание» начал разрабатывать в России известный  историк философии и кантовед Эрих Юрьевич Соловьёв. В книге 1991 года «И. Кант: взаимодополнительность морали и права» он не принимает кантовского безусловного требования правдивости, аргументируя это следующим образом: «Кант полемизировал столь запальчиво и страстно, – что отождествил требование «никогда не лгать» с требованием «всегда говорить правду» и проскочил мимо возможности, скупо означенной в других его сочинениях, – возможности умолчания, мужественного и бескомпромиссного отказа от ответа. Между тем в ситуации, обрисованной Констаном (как и во многих других, ей подобных, – например, в ситуации воина, попавшего в плен к врагу, или гражданина, вызванного свидетелем на заведомо сфабрикованный судебный процесс), умолчание оказывается единственным моральным решением».[3]

Умолчание оказывается в некоторых ситуациях не только моральным решением, но и правовым действием, которое позволяет отстоять свою свободу и защитить свою собственность. В своей новой книге «Категорический императив нравственности и права» Э. Соловьёв уточняет свою позицию в отношении долга правдивости следующим образом: «И все-таки Кант прав в принципе, прав, если так можно выразиться, «поверх обстоятельств».  Ведь любая ситуация, подыскиваемая для демонстрации того, что правило «не лги» имеет правомерные исключения, есть общественная ситуация, а сообщество индивидов немыслимо там, где правило это не имеет силы.  Причем максима лжи (обмана), применяемая к условиям первоучреждения человеческого общежития, может иметь только один антицедент, а именно – высказываемую правду (умолчание означало бы в этих условиях просто отказ от общения, которое как раз и должно быть учреждено)».[4]  Мы хотели бы уточнить последнее замечание автора.  По нашему мнению, первоначальным договором должно быть учреждено не просто общение, упорядоченное законом общение, которое должно гарантировать «каждому свое».

Однако можно в полной мере отождествить понятия «умолчания» и «права на отказ от общения»?  Умолчание представляет собой один из способов поддержания (сохранения) общежития с потенциально и актуально опасными людьми.  Оно предполагает включённость лица в ситуацию общения, когда требуется ответить на некоторый поставленный вопрос или высказать своё мнение по некоторому поводу.  Человек не хочет раскрывать своё подлинное отношение (мнение) и скрывает его с помощью умолчания.  При этом он не лжёт, но и не говорит правды.  А главное, что он сохраняет видимость доверительного или морального общения с другим человеком, вводя его в заблуждение. Несомненно, что это очень изощрённая уловка, с помощью которой создаются иллюзорно-нормальные отношения с разными людьми.  В связи с этим хотелось бы привести мнение современного отечественного этика Елены Золотухиной-Аболиной, которая считает умолчание разновидностью обмана.  Она пишет в своих лекциях: «В сущности, замалчивание и сокрытие какой-либо информации прямым обманом не является, так же как нельзя назвать обманом высказывание полуправды: в полуправде – часть правды, и она не становится ложью от того, что дана не полностью.  Однако умолчание способно не меньше дезориентировать других людей, чем прямой обман, явная ложь.  Умолчание оставляет пустое место для любых догадок и домыслов, оно предполагает веер самых разных возможностей, и никто не может с достоверностью сказать, какая из них будет соответствовать реальному положению дел.  В этом случае умолчание и обман играют одну и ту же роль – они скрывают правду».[5]  Приведённые аргументы  действительно весомы, и это позволяет нам различить умолчание и отказ от общения.

Отказ от общения – это публичный (открытый) акт, свидетельствующий о том, что лицо не хочет общаться с другим лицом по некоторым основаниям, которые, конечно, не обязательно сразу высказывать, хотя, без этих объяснений, такой отказ может быть воспринят как оскорбление.   Другому лицу необходимо дать понять, что с ним не желают доверительно общаться.  Отказываясь от общения с другим человеком, мы лишаем его определённой пользы и удовольствия, так как при сохранении доверительного (должного) будут нарушены наши права.  В этом случае право на отказ от общения защищает наши интересы и препятствует тому, чтобы доверительное (моральное) поведение к другому лицу оставалось лишь односторонним.

Моральное общение является взаимным, добровольным решением, основанным на доверии и взаимном уважении сторон.  Если же таковое общение отсутствует, тогда вступает в силу прагматическое благоразумие, предлагающее установить формально-правовое отношение между  не доверяющими друг другу лицами, позволяющее правомерно отказаться от общения с некоторыми людьми.

Чтобы  это решение не стало произвольным манипулированием собственного отношения к конкретному человеку, оно должно быть, во-первых, публичным, дабы не остаться хитроумной скрытностью, а, во-вторых, обоснованным, чтобы   основания для отказа от общения были понятны другому лицу, которого лишают определённой пользы и удовольствия.  Если, например, кого-либо не хотят принимать в своём доме, то обычно объясняют причину отказа не прямо, а через посредников, надеясь при этом, что человек может понять свои ошибки и исправиться.  Если отверженный человек публично совершил проступок, затрагивающий честь и достоинство некоторого лица или семьи, то основание отказа будет самоочевидным.

Каковы основания для правомерного отказа от общения с конкретным лицом?  Главным основанием будет явная угроза или опасность с его стороны по отношению к моей жизни, свободе и собственности.

 

• 2.

 

Когда речь заходит о кантовском безусловном требовании правдивости, необходимо иметь в виду следующий вопрос: почему Кант исключает умолчание и отказ от общения в качестве возможных способов решения конфликтных ситуаций?  Следует вспомнить ту известную ситуацию L, изложенную в небольшом сочинении «О мнимом праве лгать из человеколюбия», которая стала камнем преткновения для многих философов-правоведов  и моралистов XVIII века и последующих столетий.[6]   Если в моём доме укрылся друг, за которым гонится злоумышленник, должен ли я сказать последнему об истинном местонахождении преследуемого человека.

Кант не принимает никаких исключений из долга правдивости, даже если речь о «лжи во спасение», «потому что правдивость есть долг, который надо рассматривать как основание всех опирающихся на договор обязанностей, и стоит только допустить малейшее исключение в исполнении этого закона, чтобы он стал шатким и бесполезным».[7]

Следует ли из этого, что даже публичный и обоснованный отказ от общения будет таким исключением, которое разрушает «источник права».  Для разъяснения этого вопроса мы используем схему «логического квадрата», с помощью которой рассмотрим возможные отношения к долгу правдивости. (См. схему)

 

С помощью логического квадрата мы можем наглядно представить отношения между суждениями, выражающими различные требования и  состояния человеческой правдивости и лживости.

В этой схеме мы различаем умолчание и отказ от общения как принципиально разные модели поведения. Умолчание подчинено общему правилу лживости (Е), а отказ от общения общему правилу правдивости (А).

Отсюда наибольший научно-практический интерес для нас представляет  логическое отношение «частичной совместимости» между суждениями I-O, так как они оба претендуют на истинность и тем самым задают разные морально-правовые требования, существенным образом влияющие на практику человеческих взаимоотношений.

Публичный и обоснованный отказ от общения, представленный в частно-утвердительном суждении (I) будет существенным образом отличаться от умолчания, предполагающемся в частно-отричательном суждении (О), ибо долг правдивости относится к человеческим высказываниям, т. е. к ситуациям общения.  В случае публичного и обоснованного отказа от общения мы выходим из подобных ситуаций, а значит, не нарушаем долг правдивости, соблюдая при этом более фундаментальный запрет «не лги».

 

При отказе от общения мы не позволяем себе лгать, и в то же время не можем допустить искренности (полной открытости и доверительности) в отношениях с некоторыми лицами.  Например, развод супругов является одним из проявлений отказа от общения, когда ранее близкие люди уже не могут сохранять доверительные (моральные) отношения.  Они вынуждены прервать своё  общение, чтобы не обманывать друг друга, и не требовать той близости, которой уже нет.  Также и прекращение дипломатических отношений между странами будет примером публичного и обоснованного отказа от общения, который позволяет установить более честные отношения в настоящее время и в будущем.

Таким образом, исключениями из долга правдивости будут право на ложь (ложь по необходимости)  и умолчание (сокрытие правды).  Этим исключениям соответствует суждение (О), противоречащее безусловному долгу правдивости (А).

Как полагают Б. Констан, А. Шопенгауэр, Б. Капустин и др., право на ложь, а тем более право на умолчание вполне допустимы, во-первых, в качестве «ответного оружия» при опасности для жизни и собственности не только моей, но и других людей; во-вторых, при исполнении своего служебного долга, например политика, разведчика, дипломата, врача, юриста и т. д.   Однако, как отмечает Кант, при допущении права на ложь человеческое общение становится бессмысленным, так как многие могут лгать по праву и вводить в заблуждение остальных, препятствуя их любознательности  и развитию многих задатков.[8]

Право на ложь представляется необходимым  в условиях  конкурентной общественной жизни, основанной на  противоположных интересах большинства и нуждающейся в регулировании на основе публичных законов.  Оно освобождает многих людей от ответственности за целесообразный обман и вместе с тем вступает в конфликт с моральным повелением совести «не лгать».

Частичное разрешение этого конфликта возможно при переходе к другому совместимому суждению I, которое предполагает отрицание права на ложь ради соблюдения морального принципа «не лги».  При этом сохраняется посредствующее условие, гарантирующее нашу личную автономию и неприкосновенность жизни и собственности – это право на отказ от общения с теми лицами, которые пытаются насильственно вторгнуться в нашу жизнь и собственность.  Это право Кант считает следствием одной  из основных правовых обязанностей, а именно обязанности «не поступать ни с кем  не по праву  (neminem laede), даже если тебе ради этого надо будет прекратить всякую связь с остальными и избегать всякого общества (lex iuridica)».[9]  С помощью отказа от общения со злоумышленником, нечестным политиком или соперником мы можем сохранить собственное достоинство и остаться в пределах правовой общности.  Это особенно важно, когда затрагиваются интересы третьих лиц, и когда наши знания могут использоваться им во вред.  Например, если расскажешь всю правду о своих товарищах врагам, то можешь оказаться виновником их ареста и гибели.

Таким образом, отказ от общения позволяет следовать негативному моральному требованию «не лги», но в то же время он оставляет само человеческое общение неполноценным, так как многие люди предпочитают воздерживаться от общения с теми, кто может потенциально им угрожать или может нанести урон их «собственности» (понимаемой в широком кантовском смысле).  Многие люди умалчивают не только о своих недостатках, но и о многих достоинствах, достижениях, успехах, новых открытиях из-за опасения, что эта информация может вызвать зависть у других или вызовет другие негативные эмоции у окружающих.

• 3.

 

Человеческий практический разум не может остановиться на негативном морально-правовом требовании «не лги», допуская при этом значительное ограничение во взаимном  общении между людьми с помощью права на отказ от общения.  Он требует от нас «всегда быть правдивыми» и поступать по совести, несмотря на обстоятельства и возможные последствия. Это безусловное повеление разума вступает в явный конфликт с нашей прагматической заинтересованностью в сохранении жизни, собственности, и в целом – «счастья».  Этот конфликт может доходить до трагических развязок, если в сообществе сохраняются полу-враждебные (злобные) общественные отношения.  Как говорит Кант в своих «Лекциях по этике», правдивый человек    сильно рискует собой  в таком сообществе.[10]

Поэтому до тех пор, пока люди остаются злыми и корыстными в своих желаниях и поступках, требование «всегда быть правдивым» остаётся  нравственным идеалом или путеводной нитью, которая должна направлять развитие человеческого общества к лучшему, более совершенному морально-правовому состоянию. Следовательно, безусловное кантовское требование правдивости в реальной человеческой практике нуждается в дополнении правом на отказ от общения с теми людьми, которые могут угрожать жизни, свободе, собственности или препятствовать исполнению служебного долга.

То, что Кант допускает право на отказ от общения людьми, нарушающими моё право, является одновременно важнейшим средством нравственного воспитания тех, кто злоупотребляет своей свободой и не проявляет должного уважения ко всем членам сообщества.

Отказываясь с ними общаться, мы попросту игнорируем их, проявляем к ним свое презрение и, по сути, лишаем их уважения.  Именно это предписывает делать Кант по отношению к детям, которые лгут и совершают другие безнравственные поступки.  В лекциях «О педагогике» немецкий философ пишет: «Лишить их уважения – вот единственное целесообразное наказание за ложь».[11]

Кроме того, отказывая некоторым людям в общении, мы лишаем их самого приятнейшего из удовольствий – самого человеческого общения, демонстрируя закрытость (непроницаемость) своего внутреннего мира.  Вовсе не случайно Кант относит правдивость и общительность к важнейшим принципам характера, которые должны формироваться с раннего детства.  Правдивость «составляет основную и существенную черту характера.  Тот, кто лжет, не имеет никакого характера».[12]  «Нужно, чтобы дети были откровенны, а их лица сияли таким же весельем, как солнце.  Только радостное сердце способно находить удовольствие в добре».[13]  Именно в непосредственном откровенном общении дети учатся большинству навыков и правил совместной жизни, познают других людей: их характеры, нравы, привычки, и приучаются быть общительными и приятными.

Когда дети становятся взрослыми, то многие ошибки и недочёты их воспитания сразу же обнаруживаются и порождают множество жизненных проблем, решение которых возможно чаще всего  через их морально-правовое самосовершенствование.   Кант определяет чёткий ориентир для такого самосовершенствования: «Ложь делает человека предметом всеобщего презрения; это – средство лишить его самого уважения и той веры, которую каждый должен питать к себе».[14]

Без признания этой основной обязанности перед самим собой («не лги») человек не может преодолеть зависимость от своих животных (эгоистических) склонностей и выйти на более высокий уровень мыслительной деятельности и понимания жизни, на котором  он сознает свою самоценность в качестве морального лица, обладающего достоинством.

Признавая моральную обязанность «не лгать» перед самим собой, человек, по Канту, должен по-новому выстраивать свои отношения с другими людьми, т. е. должен вступать с ними в правовую общность, в которой «каждому может быть сохранено свое».[15]  Правовая гарантия сохранности «моего» и «твоего» позволяет укрепить доверительные отношения между согражданами и расширить сферу общения,  создавая условия для всеобщего морального совершенствования.

Из этого следует, что частная правовая задача предполагает и ведёт к решению общезначимой и перспективной педагогической задачи – морального совершенствования всего общества.  Поэтому дело личного совершенствования человека оказывается необходимым условием развития всего общества.

В деле  воспитания нельзя обойтись без нравственного наказания, предшествующего юридическому наказанию.  По мнению Канта, отказ от общения со злоумышленником или человеком, нарушающим нравственные нормы, является именно нравственным наказанием, когда другому «отказывают в уважении и любви».  «Один презрительный взгляд» будет, по Канту, целесообразным наказанием лжецу или подлецу, не говоря уже о потере к нему делового доверия и возможности экономического сотрудничества.

Отказ от общения  является необходимым условием морально-правового совершенствования общественной жизни; именно тем условием, которое опосредует реализацию безусловного морально-правового требования практического разума «всегда быть правдивым» и тем самым снимает остроту противоречия между безусловным требованием категорического императива и естественным (прагматическим) стремлением людей к счастью.    Видимое нашим рассудком противоречие между моральным долгом и счастьем в применении к обязанности быть правдивым может быть «снято» с помощью правомерного отказа от общения с людьми, нарушающими наше право или стремящимися использовать нас только как «средство».  Искоренить данное противоречие мы не в силах, потому что обладаем той самой двойственной природой «феноменальных» и «ноуменальных» существ, которые призваны отстаивать свое высшее моральное назначение «в борьбе».

Поэтому временным тактическим и одновременно педагогическим приемом в этой «борьбе» можно считать отказ от общения, право на которое должно защитить нашу жизнь и собственность от несправедливых воздействий и неправомерных посягательств.

Кант ясно понимает временное и тактическое значение этого права, поэтому считает его промежуточным условием, которое может иметь неопределённый характер, так как очень близко к  умолчанию.  А именно произвольное умолчание, по Канту, есть проявление скрытности, граничащей, – по его же словам, – «с нечестностью».    Если умолчание станет постоянным качеством, то человек превратиться в скрытное и необщительное существо.  Если умолчание будет редким  и вынужденным, публичным и обоснованным, то оно будет ориентировано на долг правдивости, а значит, не будет тяготеть к нечестности, и получит статус отказа от общения.

Из этого следует, что публичный и обоснованный (правомерный) отказ от общения не должен признаваться «исключением» из долга правдивости, так как оно (согласно нашей схеме) относится к суждению I («В большинстве случаев быть правдивым»), а значит, является качеством, не противоречащим суждению А («Всегда быть правдивым»), а подчинённым ему.  Противоречить идеальному требованию будет необоснованное  (произвольное) умолчание, которое относится  к суждению О («В некоторых случаях не быть правдивым»), и является свойством, дополняющим право на ложь.

Итак, обоснованное умолчание предполагает право на отказ от общения, необоснованное (произвольное) умолчание является скрытностью, «граничащей с нечестностью», находящей себе мнимое основание в праве крайней нужды.

Обоснованное умолчание является временным отказом от общения с людьми, нарушающими моё право.  Значит ли это, что такой отказ от общения может разрушить общество и породить всеобщее недоверие? Можно проверить это сомнение с помощью процедуры универсализации данной максимы: хочу ли я, чтобы в случае моего неправомерного отношения к другим людям, всё общество отказало бы мне в общении? Мне не хотелось бы оказаться в полной изоляции.  В то же время, если всё общество откажется общаться с человеком, нарушившим моё право, то это вовсе не будет основанием для недоверия между добропорядочными гражданами, они, наоборот, продемонстрируют свою солидарность в защите прав и свобод каждого гражданина.

Кроме процедуры универсализации мы можем привести и другие аргументы.  Во-первых, отказ от общения будет временным, а, во-вторых, он будет следствием правовой обязанности.   Следовательно, правомерный отказ от общения не будет «исключением» из безусловного требования правдивости, так как, с одной стороны, относится к негативному моральному требованию «не лги», а с другой –  является необходимым следствием фундаментальной правовой обязанности («Не поступай с кем-либо не по праву»), которая предназначена гарантировать и обеспечить «минимум моральности» в человеческих отношениях даже ценой временного отказа от общения с людьми.

По всей видимости, кантовское морально-правовое требование безусловной правдивости, высказанное в статье против Констана, допускает временный правомерный отказ от общения:

• в качестве своего необходимого правового следствия, защищающего частные интересы;
• в качестве морального действия в соответствии с моральным требованием «не лги»;
• как важнейший педагогический прием, предназначенный лишить некоторых людей высшего в мире удовольствия и пробудить в них голос совести или деятельность чистого практического разума.

Необходимо тщательно проверить возможность такого допущения и определить сферу применения права на отказ от общения.   Это право может действовать при нарушении моих прав и прав других людей.  Если бы в известной ситуации L Кант не был предельно строг и последователен (противопоставляя безусловный долг правдивости  возможным «исключениям» из него), то отказ от ответа на вопрос злоумышленника можно было бы рассмотреть как возможный способ морального разрешения ситуации.

 

• 4.

 

Почему Кант не рассматривает отказ от общения со злоумышленником как возможный способ правомерного и морального поведения в ситуации L?  В исходном условии ситуации он требует определённого ответа «да» или «нет».  Дело в том, что вопрос злоумышленника затрагивает право третьего лица, которое может самостоятельно защищаться в пределах вынужденной самообороны, то это исключает право на ложь как сомнительное «ответное оружие», а вместе с ним исключает и необоснованное умолчание, противоречащее долгу правдивости (А-О по схеме).

Допустим, что Кант несколько «смягчил» ситуацию L и дал возможность хозяину дома не только отвечать злоумышленнику «да» или «нет», но и умолчать о местонахождении преследуемого человека.

Может ли умолчание (отказ от ответа) быть признано обоснованным (правомерным) в изменённой ситуации L?

Это серьёзный вопрос для моральной и юридической теории и практики. Как мы уже отмечали, отказ от общения с человеком, нарушающим мое право или право другого, является правомерным.  Нарушает ли злоумышленник в ситуации L чье-либо право?  Одним лишь своим вопросом (без каких-либо других действий) он не нарушает никаких прав хозяина дома, значит, могут быть нарушены только права преследуемого им человека.  Почему мы должны верить преследуемому человеку, что за ним гонится злоумышленник, не имея на то весомых  оснований.  Например, нашего друга может  преследовать полицейский в штатском за какое-то совершённое преступление.  Хозяин дома должен его укрыть и стать соучастником?

Конечно, если преследующий свою жертву очевиден для нас в качестве «злоумышленника» (например, это известный хулиган), то  мы обязаны помочь нашему другу или человеку, оказавшемуся в опасности, в меру своих сил, не нарушая прав самого злоумышленника, ибо пока еще не возникла ситуация вынужденной самообороны, извиняющая меры крайней необходимости (убийство или обман). До тех пор, пока хозяин дома и преследуемый защищены  домом, право вынужденной самообороны не вступает в силу.  Поэтому Шопенгауэр прав, когда он настаивает на правомерности обмана и насилия по отношению к злоумышленнику, уже нарушившему мои права, например, вторгшемуся в мой дом с преступным намерением.[16]

Кант  юридически точно оценивает ситуацию L, а потому вынужден предполагать, что помощь хозяина дома может быть минимальной (например, по причине старческого возраста), однако, впустив преследуемого друга в дом, он должен позаботиться о своей безопасности, тем более что он не знает мотивов злоумышленника, и не знает последующих действий впущенного в дом друга.  Именно это незнание служит весомым основанием для вменения хозяину дома долга правдивости, при этом оставляя без рассмотрения другие возможные правовые действия по отношению к злоумышленнику, например, вызов полиции или соседей.

Допустимо ли здесь право на отказ от общения со злоумышленником?

Как это может выглядеть в действительности?

На вопрос злоумышленника «здесь ли преследуемый им человек?», мы должны сказать, что «не знаю» или «я не буду с Вами разговаривать, пока Вы не объясните, зачем Вам нужен мой друг».  С учётом того, что злоумышленник не случайно подошёл к нашему дому, и, скорее всего, видел бегущего туда человека, наше «не знаю» или требование объяснить причину вопроса, будет воспринято как прямая поддержка или содействие преследуемому, а это может поставить под угрозу жизнь «человеколюбивого» хозяина дома.

Оправдан ли такой риск?  Следовательно, допустимо ли право на умолчание в изменённой ситуации L?

Моральная обязанность перед самим собой в сохранении собственной жизни, согласно кантовской «Метафизики нравов», превосходит и первенствует в сравнении с обязанностью помогать другим людям.   Я должен помочь, прежде всего, самому себе, а уже потом другому, – такова практическая логика Канта.  Из этого следует: если я буду легкомысленно (безосновательно) рисковать своей жизнью ради другого человека, то нарушу фундаментальную обязанность перед самим собой и окажусь в пространстве личного произвола (даже если он будет окрашен человеколюбивыми тонами).

Моральная обязанность самосохранения вменяет мне не отказываться от общения со злоумышленником в измененной ситуации L.  За этой обязанностью стоит право человечества в моем собственном лице.

Таким образом, имеет место то самое столкновение обязанностей или точнее «оснований для вменения в обязанность», на которое обращает внимание современный шотландский философ Й. Тиммерманн.[17]  Опираясь на «Метафизику нравов», мы должны признать, что обязанность по отношению к самому себе является более сильным основанием для вменения, чем рискованное (безосновательное) спасение другого человека.  Несмотря на то, что в этой ситуации сталкиваются моральные основания или ценности, вместе с тем за ними стоят и правовые основания, гарантирующие, прежде всего, неприкосновенность личной жизни и собственности, т. е. базовые ценности западно–европейской цивилизации, получившие распространение в эпоху Реформации.

Поэтому «непонимание» или «непризнание» кантовской позиции Владимиром Соловьевым и многими другими русскими мыслителями во многом обусловлено разнонаправленными ценностными приоритетами: в пользу частного лица или в пользу другого как представителя сообщества. [18]

Русская традиционная культура тяготеет к подчинению частной жизни человека общему, и потому частная жизнь рассматривается как момент целого, как орудие, предназначенное жертвовать собой ради сохранения этой целостности.  Отсюда культ благородной жертвенности ради другого, т. е. ради общества в целом, который сохраняет свое мощное влияние на моральные приоритеты, и, как следствие,  не позволяет принять кантовское разделение и иерархию моральных обязанностей., а тем более автономную мораль.

 

Возвращаясь к изменённой ситуации L, мы повторяем вопрос: допустимо ли право на умолчание в этой ситуации?

О «праве» мы вряд ли можем здесь говорить, так как происходит столкновение только моральных оснований, к тому же хозяин дома не является «специальным субъектом», которому предписаны особые обязанности, в том числе спасение жизни другого человека.  Следовательно, право на умолчание здесь отсутствует.

Хозяин дома может произвольно, на свой страх и риск ничего не сказать злоумышленнику, но в этом случае он не освобождается от ответственности (хотя бы  моральной) за трагические последствия своего умолчания: не только в отношении другого, но и самого себя.  Кант, вероятно, признал бы его легкомысленным человеком, а может быть,  и «несовершеннолетним» в моральном смысле.

Завершая нашу реконструкцию, мы должны признать, что Кант прав, так как, во-первых, право человечества в нашем лице (в лице хозяина дома) не позволяет использовать ни себя, ни другого (злоумышленника) как одно лишь «средство»,  во-вторых,  конфликт «оснований для вменения в обязанность» разрешается в пользу самосохранения жизни хозяина дома, а значит, в ситуации L не допускается право на отказ от общения со злоумышленником, так как оно будет необоснованным.

Конечно, в других ситуациях умолчание может и должно действовать, и как пишет Эрих Соловьёв, подчас оказывается «единственным моральным решением», но в данной ситуации оно не допустимо.

Вместе с тем, более сложной проблемой является недопустимость права на ложь в качестве средства самообороны при очевидной угрозе для моей жизни и собственности.   Кант настаивает на  недопустимости такого права, ссылаясь на «формальный долг человека по отношению к каждому, как бы ни был велик вред, который произойдет отсюда для него или для кого другого».[19]  Конечно, мы можем защищать себя всеми возможными  средствами. Но, исходя из кантовской позиции, мы должны спросить об обязанности (к тому же правовой): должны ли мы защищать другого человека всеми возможными  средствами?

Если мы принимаем такую обязанность, то тем самым отказываемся от правового состояния сообщества и оставляем за человеком право оставаться естественным индивидом в случае грозящей ему опасности для жизни и собственности.  Значит, мы следуем за Гоббсом и многими другими его сторонниками, с которыми принципиально не мог согласиться кенигсбергский философ.

Вновь мы возвращаемся к дилемме ценностного приоритета: жизнь или свобода?  Кант поистине бросает вызов современности, утверждая приоритет свободы, ибо только через свободу, согласующуюся со всеобщим законом, формируется устойчивое правовое и моральное сообщество.

• 5.

 

Некоторые современные российские философы исходят из того, что моральная норма «не лги» не терпит никаких исключений, а потому невыполнима как принцип поведения.  Из чего следует: мы можем лгать (и не можем не лгать во многих жизненных ситуациях).  Как пишет В. П. Порус в своей книге «Рациональность. Наука. Культура», ««солгав во спасение» или «из человеколюбия» ты принимаешь свой поступок на свою совесть, несешь за него ответ перед ней.  У тебя нет гарантий успеха, нет «закона», которым ты можешь оправдать свои действия, заслониться им.  В выборе поступка ты свободен, и эта свобода позволяет тебе быть нравственным существом».[20] Он различает мораль и нравственность как объективно-необходимые и субъективно-необходимые правила поведения.  С помощью такого различения происходит «пере-иначивание» морального запрета на ложь по известному церковному образцу «лги и кайся, кайся и продолжай лгать».

– Такова жизнь – говорят современные философы и ввергают современников в дебри собственных нравственных исканий.  Не случайно, что в той же книге Порус проникновенно пишет о проблемах нескольких поколений постсоветских людей: «Когда распад заходит слишком далеко, восстановление – если оно вообще – начинается с простейшего: с очищения от грязи первичных и фундаментальных моральных норм, с установления некоторых жестких ограничений свободы личности, с применения санкций против слепого и беспощадного бунта, с элементарной регуляции общественного поведения».[21]

По поводу данных соображений сразу же возникают некоторые сомнения. Каким образом ввести эти «ограничения» человеческого произвола, каким образом регулировать общественное поведение, если даже за намеренную ложь и убийство человек будет отвечать только перед самим собой?  Именно право, основанное на фундаментальных требованиях «не лги» и «не совершай насилия», может стать реальным средством «очищения» нашего измученного социальными экспериментами общества. К сожалению, известный отечественный философ  взывает только к личной нравственности, к внутреннему суду над собой, оставляя по праву свой внутренний мир закрытым и неприступным для других сограждан, и вместе с тем опасаясь гражданской (публичной) ответственности за свои поступки.  Подобная непоследовательность говорит о многом, и, прежде всего, о том, что гражданское общество не будет доверять философам до тех пор, пока они не будут правдивы в словах и делах, а следовательно, будут публично отвечать за свои утверждения.

Если у некоторых мыслителей, а тем более общественных деятелей есть опасения в последствиях своей правдивости, то тогда лучше молчать, объявив об этом публично. Право на публичный и обоснованный отказ от общения со своими согражданами даст не только покой, но и уважение. Если же мыслители не отказываются общаться со своими согражданами, то они должны признавать за собой ответственность за результаты собственной мыслительной деятельности.

На современный российский лад мы можем  так перетолковать известный кантовский принцип: «Имей мужество мыслить честно и самостоятельно! Иначе, кто тебе поверит».

 

 

 

 

 

[1] См.: Гусейнов А. А. Красно поле рожью, а речь ложью // Язык и совесть. Избранная социально-философская публицистика. – М., 1996. С. 96-111.

[2] Höffe O. „Königliche Völker“: Zu Kant kosmopolitische Rechts- u. Friedenstheorie. – Frankfurt a. M. 2001. S. 50.

[3] Соловьев Э. Ю. И. Кант: взаимодополнительность морали и   права. М., 1991. С. 116-117.

[4] Соловьёв Э. Ю. Категорический императив нравственности и права. – М.: Прогресс-Традиция, 2005. С. 80.

[5] Золотухина-Аболина Е.В. Курс лекций по этике: – Ростов н/Д.: Феникс, 1999.  С. 130-131.

[6] См.: Oberer H. Zur – und Nachgeschichte der Lehre Kants vom Recht der Lüge // Kant und das Recht der Lüge. Würzburg, 1986. S. 7-22.

[7] Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Сочинения. В 8-ми т. Т. 8. М.: Чоро, 1994.  С. 258-259.

 

[8] См.: Мясников А. Г. Право на ложь: от Канта до современности: Монография. 2 изд. с доб. и испр. – М.: РФО, Пенза: Изд-во  Пензенского гос. пед. ун-та, 2006.

[9] Кант И. Метафизика нравов //  Сочинения: В 8-ми т. Т. 6. М., 1994. С. 260.

 

[10] Кант И. Лекции по этике. М., 2005. С. 203.

[11] Кант И. О педагогике // Сочинения: В 8-ми т. Т. 8. М., 1994. С. 445.

[12] Там же.

[13]  Там же. С. 446.

[14] Там же. С. 451.

[15] Кант И. Метафизика нравов. С. 260.

 

[16] См.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 1 // О четверояком корне… Мир как воля и представление. Т. 1. Критика кантовской философии. М.: Наука, 1993. Т. 1. С. 438-445.

 

[17] Timmermann J. Kant und die Lüge aus Pflicht. Zur Auflösung moralischer Dilemmata in einer kantischen Ethik // Philosophisches Jahrbuch der Gorresgesellschaft, 107. Jahrgang 2000. II. München. S. 267-283.

[18] См.: Калинников Л. А. Кант в русской философской культуре. – Калининград: Изд-во РГУ им. И.Канта, 2005. С. 22-81.

[19] Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Сочинения. В 8-ми т. Т. 8. М., 1994. С. 257.

[20] Порус В. П. Рациональность. Наука. Культура. – Вильнюс, 2002.  // www. filosofia.org.ua./book-148-pade-27

[21] Там же. // www. filosofia.org.ua./book-148-pade-29

 

Комментарии по вопросу "ПРОБЛЕМА ИСКЛЮЧЕНИЙ ИЗ ДОЛГА ПРАВДИВОСТИ: СОВРЕМЕННЫЕ РЕКОНСТРУКЦИИ ПРАКТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ И. КАНТА"

• Оставьте первый комментарий по данному вопросу