Центр современной практической философии

Очкин В. Л. ФИЛОСОФСТВОВАНИЕ БЕЗ ГРАНИЦ, или СИМУЛЯКР?

«Разум-то наш ограничен. Зато глупость безгранична».

                                                         Патер Браун

«На философа можно положиться только в одном  — в критике

                   других философов».  Уильям Джемс

«Я истинно, деточки, вам говорю:

                            «Не прячьте таланты свои,

                             и если сказать не умеешь: «хрю! хрю!,

                             визжи, не стесняясь: «и – и!»

                                                                                С. Я. Маршак  

 

Частию по склонности, частью по обязанности познакомился я недавно с красивым фолиантом с увлекательным названием  «Кто сегодня делает философию в России» (Автор-составитель А.С.Нилогов. Т.1.- М.: Поколение, 2007, — 576 с.). И при этом на разностороннем его материале ещё и ещё раз убеждался в верности, глубине и значимости той давней истины,  что о чём бы философия и чьими бы устами  ни говорила, даже и в кризисные моменты истории, она говорит, в конечном  счёте, и о себе самой, − любимой или, наоборот, садомазохистски изничтожаемой, дабы всё-таки и в этом случае вновь возродиться, как феникс из пепла, в обновлённом и омоложенном виде. В этом отношении философия похожа на своего творца (как и положено быть в отношении творца и его творения) – человека, которого, как известно, хлебом не корми, водкой не пои, а дай поговорить о себе самом, как таком единственном и неповторимом, таком во всех смыслах неожиданном и парадоксальном  феномене. Так что, и тут, и там главное, как завещали древние: «Познай самого себя», и баста.   И это не просто аналогия, а скорее, гомология или даже кое-что похлеще: не зря же сказано, что каков человек, такова и его философия. Причем, до такой степени, что не только человек создаёт философию по своему образу и подобию, но и философия, бывает, творит и вытворяет из философствующего субъекта  с его продукцией нечто такое, что ясно-понятным языком и не описать, а только в сказке-эпиграммке и сказать-опознать можно. Как, к примеру, отразился в своё время берклианский субъективный идеализм в известной философской эпиграмме:

«Мир – учил он – моё представление». Но когда ему в стул сын булавку воткнул, он  вскричал: «Караул! Как ужасно моё представление!»

В силу всего сказанного понятно, что и лейтмотивный вопрос, преследовавший меня на протяжении  всего чтения упомянутого сочинения  был, естественно, прежде всего, тот самый старый-престарый, «детский» вопрос, который звучит с тех пор, как появилось само это хитроумное словечко «философия»,  объединившее обозначения двух противоположных «сущностных» сил человека: любви (чувства, стремления, страсти) и мудрости (ума, разума, знания, логики). А именно, вопрос: что же это все-таки по своей сущности  такое − «философия»? Что, собственно, это значит сегодня − «философствовать»? И зачем, кому, для чего и когда  в наше время подобное занятие нужно? А в связи с этим, почему обществом это занятие всё-таки востребовано и худо-бедно оплачиваемо, как бы ни иронизировали на сей счёт, скажем, литперсонажи таких великих немецких поэтов-философов, как Гёте: «Кто философствует, тот выбрал путь плохой./   Как скот голодный, что в степи  сухой / Кружит себе, злым духом обойдённый, / А вкруг цветёт роскошный луг зеленый». Или Гейне: «Что? Философия? Кому она нужна, я не пойму! /  И недоходна ведь и скучна, / К тому же ересей полна; / С ней сомневаешься да голодаешь, / И   к чёрту в конце концов попадаешь». И т.д. Впрочем, с другой стороны, полным-полно, ведь, и прямо противоположных оценок. Вот,  к примеру, возражения критикам и извратителям философии остроумного  Монтеня: «Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих,  всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого – бесконечные словопрения, которыми ее окружили… На деле же не сыскать ничего другого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал – шаловливого. Философия призывает только к празднествам и веселью. Если перед нами нечто печальное и унылое, − значит, философии тут нет и в помине… Отличительный признак мудрости – это неизменно радостное восприятие жизни; ей, как и всему, что в надлунном мире, свойственна никогда не утрачиваемая ясность… Ее конечная цель  − добродетель» (Монтень М. Опыты. Избранные. Главы. – М.:  Правда, 1991, с. 133-134). Разумеется, это всего лишь иллюстрации из классики.

Но, как говорится, вернёмся к нашим баранам. В названном в начале этих заметок  издании встречаем, в частности,  очередную   прелестно безапелляционную характеристику всей предыдущей философии от Декарта и Канта, Фихте и Шопенгауэра до «Щедровицкого и Мамардашвили»: «Она перестала быть кому-либо нужной. Ею перестали интересоваться не только образованные люди, но даже еврейские девушки. Философия ещё по инерции что-то говорила, но никому ничего уже не могла сказать. Поэтому её сдали в архив, отправили на склад, как хлам, как старую ненужную вещь. Тут же нашлись историки, которые составили из философов, как из бабочек, гербарии, пронумеровали их, подшили к делу, и эти дела стали показывать на факультете ненужных профессий. Поскольку философии не стало, а философов ещё было много, постольку им надо было чем-то заняться. Самые умные стали экспертами, убеждающими легковерных в том, что всё, что существует, существует как текст… Эксперты разработали технологию чтения и стали мастерами игры в бисер. Другие же занялись искусством, пошли к художникам, полагая, что люди искусства сообщены с миром иного и их устами говорит высшая истина. А поскольку самим философам сказать нечего, постольку часть из них толпится около поэтов и художников, слушая их и толкуя…Комизм положения состоит в том, что и художникам уже сказать нечего. Никто через них  ничего не говорит. Они самовыражаются.     Искусство стало производством, эстетика – технологией,  художник – инженером… Большая часть философов стала историками и методологами, которые, как нищие на паперти, встали около храма науки, полагая, что им что-нибудь да перепадёт от её щедрот. Продвинутая часть интеллектуалов переместилась поближе к политике, к власти, создавая информационные шумы. Политтехнологи размножились, как крысы, став членами ордена золотого тельца. Тёмное облако скуки накрыло Галилею философии. Философия сегодня забавляется тем, что продолжает мыслить мыслимое, встретившись с немыслимым» (назв. соч., с. 387-388).

Этой красочной философско-оценочной картинке, которую нарисовал Ф.И. Гиренок, современный русский философ-археоавангардист, нельзя отказать в язвительном остроумии. Но, спрашивается, а что взамен? Приведём на сей счёт собственные, наиболее смачные, афоризмы нашего философа. Они весьма показательны даже своей стилистикой. Он, прежде всего, благодарит постмодернистов за то, в частности, что «они научили нас различать мыслящее и разумное. Разумное – не значит мыслящее. Таков девиз современной философии… Сегодня мы знаем, что быть разумным – не значит мыслить. А мыслить – не значит быть разумным».  По его словам, «входным билетом в современную философию становится не тождество бытия и мышления, а идея самоактуализации самости (?! – В.О.). Благодаря свойству самоактуализации самости возникает реальность… Человек – это не реалист, а аутист… Не труд создал человека, а абсурд… Реальность это продукт самоактуализации самости человека… Философия перестала быть картиной мира. Она не отражает мир, а изобретает его. Не царское это дело – обобщать случайные содержания наук. Её дело – бродить в поисках пределов возможного. Мир −  это не текст, а объективированная галлюцинация… И глупо искать философов в институтах, энциклопедиях, учебниках и словарях. Её там нет. Социальная институция – это морг мысли. Прибежище для анонима, для культурологов, то есть любителей зонтиковедения …. Философская школа – это прежде всего точка расхождения ума и безумия, место умирания философии… Поэтому история философии – это не история ума, а археография связей опыта и воображения, ума и безумия. Многие «умные вещи» не могут философией восприниматься всерьёз в силу их недостаточной безумности, в силу того, что в них мыслится мыслимое, возможное и не мыслится невозможное, немыслимое… Ум – филистер, который готов всё оправдать задним числом… Безумие резвится где хочет, не считаясь с правилами публичности и логикой. В безумии мысль не соединена со словом, воображение – с опытом. В нём ум расплавлен страстью. Проблема же состоит в том, что истоки ума находятся в безумии. Безумие – это не отсутствие ума. Это то, что может подарить себе ум (а может и не подарить?!? – В.О.).. И только заумность человеческой жизни спасает ум от полного безумия, от полного разрыва между воображением и опытом, между словом и мыслью. Любовным трением ума о безумие создавалась мысль. Любой философ освобождает безумие, таящееся в уме, и одновременно прививает ум безумию. Это не нравится власти и русской интеллигенции, которая пытается отделить ум от безумия, от необходимости мыслить немыслимое… Итак, ум тоскует по безумию потому, что это его родина…Предмет философии – сама философия. Суть философии состоит в её самооговаривании… Философия – это испытание пределов возможного … Беспредметность философии ставит под вопрос любое знание, которое всегда случайно. Философия ничего содержательного сказать не может. Но это от неё никто и не требует… Философия – это длящаяся вечность выговариваемого ею смысла. Это как бы уже пройденная бесконечность… Историк философии – это душегуб философии, тот, кто втайне лелеет мысль о её смерти и уже видит себя её патологоанатомом… Любая история философии – это набор некрологов и медицинских диагнозов идей. Философия несистемна, фрагментарна. Её мышление парадоксально. Её мысль не завершается знанием. Она о невозможном.  Историк философии, создавая схемы упрощения, ищет то, что позволяет мысли завершиться, стать системой, то есть умереть. Без философии, без её безумия человек задохнётся в скорлупе своей субъективности. Историк лишает философию её безумия… Историк видит в философии какие-то знания о мире. Но философия – это не знания, а один из важных органов самопорождения человека, орудие самосоздания человеком в себе человеческого (т.е. исходно безумного, что ли?!  — В.О.). Философия – это наше уже-сознание… Философ должен говорить о том, что происходит здесь и сейчас, а не о том, что было где-то и когда-то… Поэтому современный философ не мыслит, а пророчествует. Он удерживает не мысль во времени, а себя в мысли. Он не эксперт, а Пифия, поэт, пророк» (там же, с. 389, 391, 392, 393, 394, 395,396, 59, 399). Разве всё это не «симулякр философии», т.е. вторя автору, «не подделка, а способ общения без сообщения»? Ибо где оно тут «сообщение», в этом «потоке сознания», конкурирующего с подобной же «литературой»?!

За столь изобильное цитирование принято извиняться. Но если верно, что «стиль – это человек», то разве не верно нечто подобное и в отношении философии, а именно, что  сам стиль, язык того или иного философствования выражает, в свою очередь, суть и своеобразие соответствующей философии?  И, следовательно, тем более необходимой становится дословная передача  подобного философствования, ориентированного на поиск «немыслимого и невозможного, безумного и заумного», на «любовное трение ума о безумие» и т.п. Иначе окажется утраченным как раз специфический «духовный аромат»  передаваемой авторской  идеи, объективированной в соответствующем тексте. Последний, к тому же, становится во многом саморазоблачительным, освобождая нас от нужды в пространных комментариях и придирчивой критике. Всё это, полагаю, может в какой-то степени заменить, в соответствии с духом изложенной концепции, её «поэтическое, пророческое» резюме, в меру моего (увы,  не «аутистского») понимания, разумеется: ГИРЕ-НО-К-ВАЯ  ФИЛОСОФИЯ  ФИЛОСОФИИ

 

Философствует философ о безумии:

«да, о нём всегда тоскует  ум,

                   ибо истина скрывается в заУмии

• в зАуми, пойми ты, тугодум!

Быть разумным, ведь, не значит мыслить,

как и мыслящий разумен не во всём.

Все системы философские прокисли,

лишь для истории их мумии спасём.

Нужно философствовать о «ныне»,

чтоб «УЖЕ-СОЗНАНЬЕ» ощутить

и искать «предел возможного»  в пустыне

невозможности, чтобы о ней судить!»

Будь он Пифия, не так ли спеть бы мог,

став пророком и поэтом,  Ф.И. Гиренок?!…

Нельзя не заметить, что тема и проблема  безумия (или, почти  как синонимичное сему – глупости, идиотизма, шизофреничности и т.п.)  как характерного определения человека и его жизнедеятельности, тема, почти постоянно присутствующая в истории развития рефлектирующего самосознания человечества, особенно актуализируется в смутные, переломные, «безумные» времена, когда  резче, явственнее и обширнее, чем обычно проступают и ощущаются различные абсурдные противоречия и феномены человеческого бытия. Тогда говорят о мудрости человеческой как о безумии перед ликом божественной мудрости (или в сравнении с Логосом, Нусом и т.п.),  о том, что именно «Глупость создает государства, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости» (Эразм Роттердамский). Причём, и вся история рассматривается  уже   отнюдь не как триумфальное шествие Разума, который, мол, по французской пословице, в конечном счёте,  всегда прав, а скорее,  по слову Шекспира, как «сказочка, рассказанная на ночь идиотом», или как «автобиография сумасшедшего», по выражению герценовского доктора Крупова, ибо, де, «homo  sapiens – это всего лишь дерзкая шутка Линнея», и т.д. и т. п. Сегодня, как  заверяют специалисты, необычайна популярна идея английского психиатра Тимоти Кроу о том, что вообще шизофрения является видовым отличием homo sapiens’а,  т.е.,  что человеческая сущность исходно предопределена шизофренической природой  нашей ментальности. Недостатка в фактических подтверждений  этого, увы, нет.

Вот и в рассматриваемом издании  не случайно, конечно, целый ряд авторов в том или ином плане (помимо вышеотмеченного) философствуют вокруг этой проблематики. Так, к примеру, петербургский философ-эссеист  и, как он охарактеризован в преамбуле, «софист по убеждению и призванию», А.К. Секацкий утверждает, что «метафизика фактически представляет собой единственную легитимную возможность войти в контакт друг с другом для тех, кто находится у самой черты шизофрении и даже пересёк эту черту. Все прочие контакты проходят по ведомству психиатрии, и лишь философский спор остаётся последним взаимоприемлемым полем…. Метафизика приглашает высказаться «шизофреника-во-мне». И её сообщения в значительной мере этому персонажу и адресуются… На мой взгляд, Санкт-Петербург вообще крупнейший шизополис мира. Ценность сохраняемых объективаций безумия ощущается интуитивно, хотя не сразу понятно, в чём она    состоит…. И сегодня сохраняется ощущение, что именно этот канал коммуникации, равнодоступный для пророков и одержимых, остаётся единственным привилегированным каналом, который выборочно прослушивается Богом. При случае именно по нему передаётся Весть» (там же, с. 286-287). На подобного рода философистику, или, как это называют в рассматриваемом сочинении, «философообразие», «философоваляние», остаётся ответить только в духе рекомендации Фейербаха, согласно которому поэзия имеет преимущество перед прозой, поскольку  «поэт едет на коне, прозаик ходит пешком», и потому «поэт при помощи одного положения перескакивает через ров, через который прозаик должен построить «мост для ослов» (Людвиг  Фейербах. Избр. филос. произв., Госполитиздат, М., 1955, т.1, с. 396). Отсюда ещё один  стихоопус моего изготовления: ШИЗОСОФИЯ

Так бывает: в подпитии или во сне

просыпается вдруг «шизофреник-во-мне»

и канал для общения братского

открывает для мыслей Секацкого:

«шизоидность суть философий   н о р м а.

В них в каждом слове затаился   и  з м.

И если содержанье побеждает форма –

не это ли вполне   шизофренизм?!

С о  в а   вешает голосом вампира:

«Россия – главный  «шизополис»  мира.

Всех стран объединяйтесь  шизолюбы –

вам  «Весть» сам Бог влагает в мозг и губы».

И так мы постигаем сразу:

Б е з у м и е – суть Высший  Разум!»

Последний тезис непосредственно подводит нас к идеям другого автора, сами названия некоторых работ которого («Прочь от реальности», «Диалог с безумием», «Словарь безумия»), побуждают взглянуть на  гносеологический аспект основного вопроса философии  с психиатрической, так сказать, точки зрения. Согласно выдвинутой В.П. Рудневым «гипотезе о множественности психических миров» утверждается, что «для сангвиника, истерика, ананкаста, параноика и шизофреника не существует общей фундаментальной реальности – для каждого из этих групп имеется своя реальность». То есть постулируется «существование множества психических миров для каждого характера или расстройства. Патологическое увлечение нормой (за таковую автором признаётся  «тот тип психического мира, который оказывается свойствен сангвинику-циклоиду» − В.О.) приводит к выделению особого психического типа – нормоза, не признающего иных психотипов».  При этом, на вопрос собеседников в связи с пафосом книги Руднева «Прочь от реальности»: «от какой именно реальности следует бежать восвояси?», автор ответил: «От реальности сангвиника-циклоида, который монополизирует иные психотипические реальности». То есть, получается, что «бежать прочь» нужно как раз от того,  что им же и признано  в качестве психической нормы, соответствующей «психически  нормальному человеку», более или менее адекватно отражающему объективную действительность, которая автором  подменяется её психологическим, пансемиотическим или панлингвистическим, восприятием человеком. Ибо Руднев не согласен с «чувственным пониманием реальности, потому что такое её понимание ничем не отличает реальность гусеницы от реальности человека»  Естественно, что в соответствии со своей философской позицией лингвистического идеализма, или лингвосолипсизма, он и  даёт следующее «определение человеческой реальности»: «Реальность есть нечто иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что её средние пользователи воспринимают её как незнаковую. Но реальность не может быть незнаковой, так как мы не можем  воспринимать реальность, не пользуясь системой  знаков» (там же, с. 237).  Совершенно очевидно, что здесь налицо очередной вариант подновлённого берклианства. Поэтому, естественно, и моя реакция на это  «открытие» есть в некотором роде «плагиат» вышеприведённой английской эпиграммы:   ЗНАК     СВЫШЕ.

«Мир – учил он – есть знаков система,

вся реальность есть в сущности знак!»

Но вот с крыши свалился  кирпич – прямо в темя.

И воскликнул ученый чудак:

«До чего же болезненный знак!

Но что значит он? – вот в чём проблема.

Кто решит её: Я или Бог, или Время?

Здесь для мысли премудрой – трилемма!»

И вздохнул философский мастак:

«Психопатство – услада и бремя.

Тот  нормоз, кто не думает так!

И не понял, что Руднев Вадим,

получив кирпичом  знак, один

лишь остался умом невредим!»

Однако, пожалуй, с наибольшей  остротой и предельной обобщённостью – на уровне основного вопроса философии в его исходном, «онтологическом», так сказать, аспекте – вопрос о  сущности реальности мира поставлен в созданной Н.М. Солодухо «философии небытия». «Моя философская позиция отличается от других тем, − заявляет он – что я пытаюсь увидеть то, чего нет, учесть наличное отсутствие». Ибо, де, «всякий предмет есть то, что он не есть, и это «не есть»  в бесконечно многообразных формах присутствует в каждом предмете как нерасторжимая с ним часть». Стало быть, «отсутствие не менее реально, чем наличное присутствие, небытие – реальность отсутствия, реальность несуществования. Такое понимание небытия соотносимо с бытием, под которым понимается реальность существования. В конечном счёте, бытие – это всё реально существующее, а небытие – всё реально несуществующее…. Поскольку проблема соотношения бытия и небытия шире основного вопроса философии   (вопроса об отношении сознания к материи), то решение этой проблемы предшествует спору материализма с идеализмом.   В силу сказанного выше для меня мир представляется в виде онтологического единства бытия и небытия, которые взаимосвязаны между собой и оказывают влияние друг на друга. Казалось бы,  всё достаточно ясно и просто: есть бытие и есть небытие, надо учитывать реальность того и другого… Мне всегда интуитивно казалось, что если бы в мире ничего не было, то это состояние было бы более естественным, чем то, которое отягощено присутствием реально существующего. Для того чтобы ничего не было, ничего и не надо. Удивление скорее вызывает то, что мир есть в своём реальном многообразии, что в нём реально существуют разнообразные проявления нечто. Удивительно, что вообще что-то есть в мире.  Ощущение такое, что для того, чтобы нечто было, необходимы какие-то или чьи-то (выделено мной – В.О.) усилия. Вот почему странно не то, что мир может быть беспредметным, а то, что он наполнен всем реально существующим» (там  же, с.321, 324-325). «Прелесть что за философия!» − сказал бы классик.

Наш отважный автор с лихвой опроверг наивного Козьму Пруткова, призывавшего: «Плюнь в глаза тому, кто скажет, что можно объять необъятное!». Ибо он одним махом в своей философии небытия «объял» не только необъятное существующее, но и необъятное несуществующее. И я не мог, конечно, не выразить по сему поводу своего рифмованного восхищения:

Б Ы Т И Е     Н Е Б Ы Т И Я

Вам не странно, что мир не пуст

и не заполнен     н е б ы т и е м,

что он   е с т ь   для ума и для чувств,

и для жизни, и дел, для идей и поэм?!..

Доказал ведь Натан Солодухо,

что   «н и ч т о  есть субстанция Мира».

И поёт нам  натанова  лира:

«н и  о  ч ё м    мыслить проще для духа!»

Сочиняет философ трактаты,

что  «отсутствием  вещи богаты»:

скажем, «если у вас  нету  тёти»,

вы с  бестётности  свойством живёте….

«Философия небытия»?!  В этом прелесть для мысли своя!

Формулируй,  восторг не тая: «ЕСТЬ  НИЧТО — значит  НЕТ  НИ…чего!»

По сути дела, по логике его, мы имеем здесь, как,  впрочем, и во всех вышеприведённых примерах, древнее, как сама философия или даже как вообще история человеческого мышления,  идеологическое извращение. А именно: «сперва из предмета делают себе понятие предмета (соответственно, и о признаках его наличия или отсутствия – В.О.); затем переворачивают всё вверх ногами и превращают отражение предмета, его   понятие  в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразовываться с предметом, а предмет должен сообразовываться с понятием». А такой ход мысли и является, как всесторонне показали и доказали ещё в позапрошлом веке известные авторы «Святого семейства» и «Немецкой идеологии», ничем иным, как «чистой идеологией, выведением действительности не из неё самой, а из представления». Да-да, подобные спекулятивные  (или, как теперь больше любят говорить, «дискурсивные») конструирования и реконструирования мира из  тех или иных результатов мышления – будь то «самость», «знак», «небытие» и т.д. и т. п. −  «и есть  идеология, та идеология, которой до сих (до возникновения марксизма – В.О.) страдали и все разновидности материализма», не понимавшего «зависимости мышления во всяком данном случае от исторических материальных условий» (см.: К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., 2-е изд., т.20, с. 97, 630). Логику подобного «идеологизма» (марксов термин), имманентно присущего «чистой, совершенно философской философии», или «обособленной философии» (выражения Энгельса), молодой Маркс сформулировал лапидарно как раз в процессе своего освобождения  от очаровывающего влияния гегелевской философии, в которой, как в «философии по преимуществу», логика идеологизирования находит своё завершение: «В обыденном мышлении всегда оказываются налицо готовые предикаты, которые оно отделяет от субъекта. Все философы делали из самих предикатов субъекты» (там же, т. 2, с.170; т. 20, с. 630; т. 42, т. с. 159;  т. 40, с. 78). Как известно, тот, кто не освоил в должной мере существенные уроки прошлого, обречён на то, чтобы неизбежно переживать (и бессознательно пережёвывать!) это прошлое в его пороках и уроках заново.  Недоусвоенность марксизма в его подлинном мировоззренческо-методологическом существе, а тем более отказ от него, мстят за себя архаизацией философских исканий при всём их кажущемся новаторстве и авангардизме, даже если это «археоавангардизм».

Так, в вышеописанной «философии небытия» нам усиленно доказывают, что «вообще все абсолютные характеристики оказываются в небытии, а потому само небытие абсолютно», что «всё может начинаться с самого простого и неразвитого, в пределе – с ничего. Таковым является чистое небытие. Это абсолютное начало всего сущего». Отсюда неумолимо неизбежен высший мировоззренческий (стало быть, и методологический) вопрос: «бытие или небытие: с чего берёт своё начало мир? Этот вопрос должен быть признан исходным философским вопросом» (в рассматр. изд. с. 325, 449, 550).  Автор считает этот вопрос «более широким», чем основной вопрос философии. Но, во-1-х, последний, между прочим, по словам Энгельса, может, «вопреки церкви», принимать и «более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?»  У автора же неминуемо получается как раз «возникновение» (создание, творение? Кем же, кроме Бога?) мира из небытия, из ничто, а отнюдь не его вечность. То есть, старая песня:  без Бога ни  до порога. А во-2-х,  даже  и обращаясь к Гегелю, автор теории «изначальности небытия» ухитрился игнорировать главный в данном случае урок гегелевской диалектической логики. А именно, что как философская (т.е. диалектикологическая, сиречь, мировоззренческо-методологическая) категория,  небытие, то есть  чистое ничто,  есть «то же самое определение или, вернее, то же самое отсутствие определений   и, значит, вообще то же самое, что и чистое  бытие… Чистое бытие и чистое  ничто есть, следовательно, одно и то же. Истина состоит не в бытии и не в ничто, а в том, что бытие – не переходит, а – перешло в ничто, и ничто – не переходит, а перешло в бытие. Но равным образом истина заключается не в их неразличённости, а в том, что они не одно и тоже, что они абсолютно различны, но столь же нераздельны и неотделимы и что каждое из них непосредственно исчезает в своей противоположности. Их истина есть, следовательно, это движение непосредственного исчезновения одного в другом:  становление; такое движение, в котором они оба различны, но таким различием, которое столь же непосредственно  растворилось» (Гегель. Соч., т. 5. Наука логики. М.: 1937, с. 67-68). Подобного рода категории «Логики с большой буквы» (которая и осталась в марксизме от философии «в старом смысле слова») есть не что иное «сокращения»,  в которых мы охватываем, сообразно их общим свойствам, множество различных чувственно воспринимаемых вещей», есть, значит, «чистое создание мысли и абстракция», как писал Энгельс о «материи как таковой» (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.20, с. 550, 570). Строить из них мир – в этом и состоит мистицизм спекулятивного конструирования, вершиной которого и был гегелевский абсолютный идеализм.  Отсюда и мой резюмирующий вывод:

ВЫВОДИТЬ МИР ИЗ НЕБЫТИЯ ИЛИ ИЗ  БОГА  —  ЕДИНА СУТЬ.

Осознали элеаты не случайно

и отстаивали эту мысль отчаянно:

«будь  небытие абсолютно и изначально,

то для  бытия  была бы участь печальна.

Ведь из ничто  не может ничего родиться,

И в этом может каждый убедиться:

попробуй создать дом из абсолютной пустоты

• с натуги и сдуру свихнёшься ты!

Известно из мифов, что только Бог

из ничего творить нечто мог.

Философия небытия не тем ли и убога,

что обойтись не может без понятия Бога?!

А философ, на чудо божье   уповающий,

• не за соломинку ль схватился утопающий!?!

Итак, вопросы, поставленные в начале этих заметок, в особенности о самой  сути философии и  современного философствования как специфической формы сознания − эти вопросы, как показали вышеприведённые примеры, явно нуждаются в рассмотрении заново. И именно на базе той революции в философии, которая была совершена марксизмом, уроки которого так лихо игнорируются большинством современных авторов. Этому и посвятим следующую статью, нацеленную, можно сказать, на «воспоминание» некоторых подзабытых истин марксистского решения проблемы. Поскольку в связи с известными процессами и событиями оно большей частью, как сказано, игнорируется или оказалось в забвении. А это не есть хорошо. Будущее за подобное беспамятство или ренегатство наказывает. Как говорится, Бог (сиречь История) долго терпит, зато больно бьёт.