Центр современной практической философии

Пугачев О. С. Историческая память с точки зрения науки и морали

Статья посвящена проблеме сохранения исторической памяти. Один из аспектов – восстановление религиозных и культурных ценностей – разворачивается на примере результатов исследования некрополя в Лермонтовских Тарханах.

The article is devoted to a problem of preservation of historical memory. One of aspects – restoration religious and cultural values – is developed by the example of results of research of a necropolis in Lermontov’s Tarhany.

 

Историческая память являет собой одну из самых значимых форм социальной жизни, в которой в какой-то мере может оставить свой след и личность человека, его «Я».

Если обратиться к истории религиозной и атеистической культуры, то можно заметить, что понятия святости, святого, священного были характерны как для первой, так и для второй ее формы. Можно предположить, что нерелигиозная, или атеистическая культура адаптировала понятие святого, заимствовав его из религиозного сознания, религиозного отношения к миру. Однако, как показывает опыт, на самой высшей точке эмоционального переживания священного различия между религиозным и нерелигиозным переживаниями стираются. Достаточно вспомнить сакральные советские формулы и объекты: имена Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина; ленинский мавзолей; знамя полка, дивизии, государственный флаг, гимн; партийный билет, клятва, присяга и т.д. Все это означало наличие определенного защитного пояса вполне светских святынь, складывание и особого «религиозно-нерелигиозного» чувства и культа, вне которых нельзя было  реализовать план борьбы с той опасностью, что возникает в условиях устранения из совести всех и всяческих моральных преград, не исключая и ее самой.

В то же время, укрепившийся атеистический режим сам начинает демонстрировать в осторожной форме толерантности какое-то уважение к низвергнутым священным для религиозного сознания руинам и культам прошлого. Прошлое перестало быть опасным и можно не взрывать храмы и не расстреливать священников… Культурные стереотипы начинают перекрывать идеологически непримиримые и несовместимые в принципе образы и стили жизни, оказавшиеся реально в едином космическом и социальном пространстве-времени, хронотопе. Как и многие подобные, приведенная нами абстрактная схема не может достаточно полно и в деталях описать тот сложный процесс, который длится в нашей стране и по сей день, поскольку и возвращающаяся церковь не может гарантировать стабильную позитивность актов по восстановлению ее прав на принадлежавшие ей когда-то имущество и святыни. Яркий пример тому – ряд конфликтных ситуаций, когда РПЦ передаются храмы и монастыри, когда-то входившие в музейные комплексы.

В христианской духовной традиции греческий термин «асебия» (άσεβεια) означает проявление признаков безбожия, оскорбления святынь, святотатства, кощунственного отношения к обрядам и предметам культа. А слово «святотатство» трактовалось  В. И. Далем и как относящееся к краже в церкви (тать – вор), к краже священного имущества вообще и в более широком моральном смысле – как кощунство, посягательство на святыню. В культурном отношении поругание любых святынь – дело предосудительное и недостойное. Религия и культура, если поставить на первое место их различительные признаки, в равной степени заботятся о сохранении сакрального, поскольку оно позволяет дифференцировать «верх» и «низ» человеческого бытия. И все же даже в те времена, когда, казалось бы, некоторые общие культуре и религии ценности охранялись как моралью, так и правом, спорадически наблюдались всплески асебии, порождаемые религиозной или национальной нетерпимостью, бескультурием, политической враждой или чувством агрессии, не выдерживающим самого присутствия неприкосновенной святыни.

Гонения и репрессии, которым подвергалась религия и церковь в первые десятилетия советской власти, отрицательно отразились на всем строе культурной и нравственной жизни Советской России и СССР, и в особенности на состоянии становления морального сознания молодого поколения. «Лакмусовая бумажка» нравственного здоровья общества – отношение к ушедшим, к памяти о них и их могилам. В этой связи важен такой исторический факт: «В конце XIX века в Назарете был найден очень интересный документ – около 20 строк на полуграмотном греческом языке, начертанных на куске белого мрамора. Документ гласит:

«Приказ Кесаря. Мне угодно, чтобы гробницы и могилы оставались в целости, ради тех, кто воздвиг их из поклонения предкам, их детей и домашних. Если же кому-то станет известно, что другой человек уничтожил гробницу или побеспокоил останки, или перенес их в другое место с целью причинить им вред, или удалил печать или камни, такого я повелеваю судить во имя богов и из уважения к культу мертвых. Память покойных следует чтить. Беспокоить останки строго запрещено. Нарушителя я повелеваю казнить за осквернение захоронений» [5].

Комментируя этот текст, авторы «Большого библейского словаря» датируют его примерно 50 г. по Р. Х., и творцом указа называют императора Клавдия (41-54 гг. по Р. Х.) [17].

Древние заметили, что «уважение к живым начинается с уважения к мертвым». В XVIII в. знаменитый философ И. Кант обосновал право умершего человека на доброе имя как абсолютное этическое требование, как норму, которая утверждает человечность, гуманность в мире людей. Христианство в целом и православие в частности в отношении к ушедшим выработали амбивалентную, двойственную позицию. С одной стороны, это выражается в почитании памяти тех, кто оказался за чертой жизни, с другой – здесь нет их культа, поскольку одиннадцатый член Символа Веры гласит: «Чаю воскресения мертвых». Различны акценты по поводу погребений и в различающихся ответвлениях христианства. Так, в «Библейском словаре» Эрика Нюстрема (1-е издание 1868 г., Стокгольм) в статье «Могила» говорится о том, что «евреи заботливо оберегали все, относящееся к выражению горя по умершим <…>. Считалось унизительным не быть погребенным в могиле своих отцов (3 Цар, 13:22; Пар, 28:27)». У них существовали как общие, так и фамильные кладбища, последнее было привилегией богатых людей. Над местами погребения иногда ставились памятники, которые либо высекались из целой скалы, либо изготавливались из камня [4, 254]. Автор статьи с горечью отмечал: «Суеверное и наружное поклонение могилам и праху, на которое Иисус указывал и которое обличал в своих современниках, ставя этих строителей памятников на одну доску с их отцами, убившими пророков, и до сих пор можно встретить во всей своей неприглядности. Местам, где, как считают, умер и погребен Иисус, поклоняются и воздают почести тысячи людей, которые в то же время презирают Закон Божий. До сего времени охраняют могилу Давида на горе Сионе и гроб Авраама в Хевроне с величайшей заботливостью, тогда как многие Божеские и человеческие законы безнаказанно попираются» [4, 257].

Такая же странная заботливость о сохранении праха М. Ю. Лермонтова и его родных сквозит со страниц «Акта на осмотр склепа М. Ю. Лермонтова, произведенный 5-6 декабря 1936 года» [1]. И вслед за вскрытием склепа, в 1939 г., было окончательно разрушено погребение Е. А. Арсеньевой, а к гробу поэта был проделан вход… и выход…

Читая строки упомянутого акта, представляешь весь абсурд ситуации. Пытаясь объяснить действия комиссии среди прочих причин и проверкой слухов, циркулировавших в селе, документ порождает подозрение в том, что эти слухи имели под собой почву. Ведь не могли же в сухом помещении склепа почти бесследно исчезнуть гроб и останки бабушки поэта. Их явно кто-то уже потревожил. Да и комиссия, взяв несколько предметов «для музейных целей» из захоронения владелицы Тархан, неизвестно куда их дела, никакой документации по этому поводу до сих пор не обнаружено, и судьба этих скорбных реликвий неизвестна. Скорее всего, тарханский некрополь охватила та же самая лихорадка поиска в могилах дворян, купцов и священства предметов из драгоценных металлов и камней, что заразила всю страну.

Классовая борьба перешла на кладбища. Дурман атеизма, а проще – богохульства, асебии, облегчал святотатственные действия, а закон смотрел на это через слишком плотную повязку. Грабителей могил редко задерживали и наказывали.

Вот что услышал в июне 1968 г. при поездке в село Кропотово бывший директор музея М. Ю. Лермонтова в Тарханах П. А. Вырыпаев:

«Уже в Кропотове-Лермонтове я узнал от Колпакова Мих. Дм. (60 лет), что в 1934 г., когда был еще Торгсин [18], кочетовские парни сделали подкоп в склеп под церковь. В склепе, в свинцовых гробах они нашли золотую саблю, золотые кольца и кресты, якобы в гробу какого-то генерала. Ими были вскрыты два гроба. Второй гроб вроде деда М. Ю. Лермонтова. Ребят арестовали, хотели судить, но суд не состоялся. Вещи у них отобрали <…>. Проем в фундаменте церкви ребятам показал кто-нибудь из стариков» [13].

Но были ли в числе гробокопателей тарханские жители? Вряд ли. Ведь они понимали значение и церквей, и часовни, и некрополя рядом с ними. Безобразничать могли налетчики из городов, причем хорошо подготовленные и даже вооруженные. В селе помнили разрытые могилы, но никаких конкретных имен участников этих действий молва не сохранила, тогда как поджигатели господского дома, в котором жил ненавистный управляющий, были известны каждому… Единственное упоминание — о мести останкам Дарьи Куртиной в начале XX в. [15, 10].

Могли ли сами земляки Лермонтова остановить этот процесс? И да, и нет. Да, потому, что их было много… Нет, потому, что делалось злое дело чаще всего ночью; кому же захочется спорить с бандитами, да еще, если они могли действовать, прикрываясь ложными мандатами, классовой идеологией или фразеологией. Как бы там ни было, а результат оказался налицо: повреждение и разрушение исторически сложившегося некрополя на месте церкви Николая Чудотворца.

Музей – не религиозная организация. Он не может решать вопрос о том, например, как должны бы выглядеть места погребения православно верующих христиан. Известно, что традиция требует исключительной скромности: крест и холмик. Но на самом деле богатые и состоятельные люди вносили в обычай свои поправки. Это и роскошь ритуала, и дорогие памятники, и надписи, и т. п. Музей не вправе выносить здесь свой приговор, его задача – сохранить признаки и способы выражения определенной культурной среды максимально точно при условии их расшифровки и последующей экспликации в плане перевода на современный универсальный язык культуры…

Одной из загадок тарханского некрополя является само существование часовни вблизи храма Архистратига Михаила. Конечно, Тарханы были большим, богатым селом, в котором, по хлопотам владельцев Арсеньевых был открыт торг, и все-таки к 1840 г. здесь уже действовали две каменные церкви и (в 1842 г.) кладбищенская часовня, т. е. культовых сооружений было более чем достаточно. Кроме того, следует учесть и тот факт, что при Петре I были приняты довольно крутые меры по отношению к часовням, поскольку в них, случалось, собирались для своих богослужений раскольники.

Соответствующая статья в «Энциклопедическом словаре» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона сообщает: «Указы 1707 и 1722 гг. требовали, без всякого ограничения, чтобы разобраны были все часовни, как раскольнические, так и православные, и не дозволяли постройку никаких часовен. Однако эти указы не везде исполнялись, вследствие крайней нужды в часовнях: в некоторых местах церкви были отдалены от селений и часовни отчасти заменяли их» [16]. Но как это часто случается в реальной жизни, вслед за такими строгими мерами в Святейший Синод стали поступать просьбы о сохранении часовен. А через два года после смерти великого самодержца было разрешено восстанавливать старые и строить новые часовни, однако в 1734 г. новое постановление подтверждало указ 1707 г., хотя и позволено было не разбирать «доказанные». Все это, как указывал автор, привело к тому, что на местах принимались строить часовни на свой страх и риск, вероятно, полагаясь в дальнейшем на возможность «доказать», что эти новопостроенные существовали до 1734 г. Более свободное отношение к этому вопросу наступило только, когда «в 1853 г. июля 28-го последовал синодский указ о том, чтобы располагать прихожан к постройке церквей <…> и не препятствовать постройке часовен, с тем, чтобы в последних православные причты по временам справляли славословия» [16]. И только в 1865 г. епархиальным архиереям дано было право решать вопросы о постройке или перестройке, в том числе и самовольной, часовен в городах, кроме столиц, и селах.

Можно представить себе, какие настойчивость, самоуправство и связи нужно было проявить Елизавете Алексеевне, чтобы возвести, как полагали ранее, в 1842 г., часовню над могилами родных людей. Поэтому вполне может быть, ибо не обнаружено прямых документов, что устройство часовни выходило гораздо далее рамок 1842 г. или даже 1845 г.… [19].

В первом номере «Тарханского вестника», увидевшего свет в августе 1993 г., была, среди других интересных материалов, опубликована статья научного сотрудника музея «Тарханы» О. В. Сергеева, под названием «Обоснование целесообразности восстановления аналоя в часовне-усыпальнице М. Ю. Лермонтова». Автор строил свои аргументы  в защиту идеи восстановления «аналоя» на следующих основаниях: «Неоспоримый факт то, что он [аналой] существовал несколько десятилетий до советской власти, и уж коли мы возвращаемся к традиционному православному почитанию умерших, чему свидетельством панихида по Михаилу Юрьевичу, отслуженная в июле 1992 года, стало быть, необходимо восстановить и атрибут этого обряда – аналой» [14, 97].

Естественно, автору статьи важно было определить место, где стоял аналой. Как на «одно из первых упоминаний» об этом церковном предмете О. В. Сергеев ссылался на XV [это ошибка или опечатка, на самом деле имеется в виду XLVI] том «Всемирной иллюстрации» за 1891 г., где его локализация фиксировалась следующим образом: «Немного влево от памятников поставлен аналой, на случай служения панихид» [14, 36]. Автор обратил внимание на следующую неувязку: на самом первом, как он полагал, известном ему изображении внутренности часовни в журнале «Нива» за 1879 г., аналой находится в центре, как и на гравюре в XLVI томе «Всемирной иллюстрации». Отсюда исследователь сделал два вывода: либо ошибся автор статьи из указанного тома, либо аналой мог быть до 1912 г. деревянным, т. е. мог переноситься с места на место. Научный сотрудник музея, ссылаясь на воспоминания старожила Тархан Алексея Максимовича Кузьмина, записанные и опубликованные в книге П. А. Вырыпаева, полагал, что весьма точен именно рассказ А. М. Кузьмина, где есть буквально следующие строки:

«Пол в часовне был кирпичный, выстлан на плашку [20], неровный. Мы пол выбросили вместе со строительным мусором вплоть до могильных сводов-склепов. Три склепа были выложены из кирпича на глине, а один из кирпича на извести. Все склепы были целы, без трещин и посадок. И все было снова наглухо засыпано, пол выложили новый и зацементировали. Никакого хода к склепам не было. Вход проделали при открытии музея» [9, 188].

Как видим, ни слова о памятниках или аналое. Между тем, странным является расположение памятников: М. Ю. Лермонтову и его матери, Марии Михайловне, «лицом» ко входу, тогда как памятник М. В. Арсеньеву развернут на 90° по отношению к ним. Еще одна деталь: О. В. Сергеев ведет речь о сооружении аналоя в 1912 г., тогда как А. М. Кузьмин заявляет: «<…> К работе мы приступили в 1914 г. Нас работало четверо» [9, 188].

А в 1911 или 1912 гг. в Тарханы тогдашней владелицей был послан старший управляющий Викторский с приказанием произвести ремонт. Это указание было им передано непосредственному управляющему тогда Тарханами, человеку, по прозвищу «Нехай», Ф. А. Козьмину, который и принялся, судя по всему, довольно активно выполнять приказание владелицы, внучки Афанасия Алексеевича Столыпина – Марии Владимировны Катковой. Но, по-видимому, рвение Ф. А. Козьмина не было оценено, т. к. в 1914 г. его тарханская карьера закончилась [21]. Да и было отчего. В 1908 г. сгорел лермонтовско-арсеньевский дом, а потом, по распоряжению управляющего, были пущены на доски вековые стволы лип, что составляли прекрасную аллею; кроме того, распахана была под посев конопли площадь дикого, запущенного сада  «леснига». А прозвище свое, по рассказам старожилов, «Нехай» заслужил во время пожара, когда он, якобы, не велел тушить горевший дом, а все кричал: «Нехай горит!». Эти попутные ремарки нужны нам для того, чтобы хоть немного представить ту новую атмосферу, которая начала складываться в Тарханах, по-видимому, сразу после кончины реальной и властной владелицы – Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. А после отмены крепостного права изменилось, конечно, очень многое.

Архивы и другие источники пока молчат по поводу того, как умерла хозяйка Тархан и как была погребена. Можно с уверенностью сказать, что кроме официального документа – завещания, пятого по счету, она отдала немало и устных распоряжений… Но каких? Остается только предполагать и выдвигать более или менее правдоподобные версии.

И вот среди этих версий нам представляется важной следующая: существовал ли памятник на могиле бабушки поэта? Для чего это важно? В общем плане – для установления исторической истины; в том числе и в музейном отношении, преследуя главную цель сегодняшнего дня музея – придать Тарханам там, где это возможно, максимально адекватный вид, соответствующий арсеньевско-лермонтовскому времени.

Директор Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» Т. М. Мельникова, подводя итог целому периоду научно-исследовательской работы, еще в 1986 г. составила «Историческую справку по второму комплексу музея «Тарханы». Тамара Михайловна четко зафиксировала те изменения, которые внесли в облик памятных мест второго комплекса музея (включающего церковь Михаила Архангела, часовню над усыпальницей Арсеньевых – Лермонтовых и сторожку) ремонтные работы 1912-1914 гг. Кроме того, она отметила и изменения, происшедшие в 20-30-х гг. XX вв.: «Если проанализировать имеющийся изобразительный материал, то можно заметить отличие креста на памятнике Лермонтову (см. ОИ-176) и матери поэта (см. ОИ-512) от теперешних, изготовленных в 1974 г. с точно таких же деревянных. Деревянные кресты появились в 30-е годы, ибо к этому времени «успели безвозвратно исчезнуть: крестик с переломленным якорем с надгробия М. М. Лермонтовой и бронзовый крестик с распятием с памятника поэта», как писал в 1966 г. А. Д. Семченко в справке о музее» [14, 10].

Другая цель сегодняшнего дня музея – исправить то, что с точки зрения христианского учения и сознания является недопустимым: превращения православной часовни в какое-то подобие языческого мавзолея. Нужно закрыть и засыпать тоннель, проделанный в 1936 г. с целью доступа к гробу М. Ю. Лермонтова, причем ценой разрушения склепа, где была похоронена Елизавета Алексеевна. Можно перечислить и другие, более специальные и обоснованные этически и логически цели. Но и сказанного достаточно.

На чем же основывается наше предположение о том, что памятник Елизавете Алексеевне был сооружен или, по крайней мере, начал сооружаться, и дело не ограничилось той плитой, которую мы теперь видим вмурованной в стену слева от входа в часовню? Во-первых, на словах управляющего имением в 1867-1902 гг. П. Н. Журавлева из его письма директору лермонтовского музея в Николаевском кавалерийском училище (бывшая Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров).

Напомним, что генерал Александр Александрович Бильдерлинг (1846-1912), еще в бытность свою начальником Николаевского кавалерийского училища, развил бурную деятельность по организации первого в России музея М. Ю. Лермонтова в стенах этого военного учебного заведения. Он сумел добиться от властей официального разрешения на создание музея (1880) [8, 62], и, конечно же, прекрасно понимал, как важно приобрести для будущего музея все, что так или иначе связано с жизнью и творчеством поэта. Во втором выпуске «Описания рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома» (II, М. Ю. Лермонтов) в рубрике «Изобразительные материалы и памятные вещи. Виды мест, связанных с биографией Лермонтова» под № 380 значится:

«Внутренний вид часовни с надгробным памятником М. Ю. Лермонтову. А. С. Мезенцев. <1883>. По фотографии с натуры. 1883. Холст, масло. 44,5 х 29 – № 5080. Из ЛМ [аббревиатура Лермонтовского музея – О. П.] в 1917 году; в ЛМ от А. С. Мезенцева в 1883 году.

Фотография, с которой выполнена описываемая картина, была прислана в Лермонтовский музей в 1883 году П. Н. Журавлевым. В ИРЛИ фотография не поступала» [12, 180].

И далее приводится очень важная цитата из письма П. Н. Журавлева А. А. Бильдерлингу из Тархан от 14 октября 1883 г.:

«Памятник сделан из черного мрамора, а фундамент из местного камня белого цвета. На памятнике крест, венок и слова: «Михаил Юрьевич Лермонтов», – золотые.

На фотографии Вы усмотрите перед памятником столик: это камень в одежде из золотой парчи, он служит столиком во время богослужений, а также памятником бабушке Михаила Юрьевича Лермонтова, Елизавете Алексеевне Арсеньевой [выделено нами – О. П.]. Сзади памятника М. Ю. Лермонтова стоят еще два памятника: матери М. Ю., Марии Михайловны Лермонтовой и дедушки его Михаила Васильевича Арсеньева» [12, 181].

Итак, интересующий нас объект – это, по определению П. Н. Журавлева, «камень в одежде из золотой парчи», следовательно, предположение о том, что «аналой» мог быть деревянным, отпадает. Но мог ли этот камень, служащий одновременно и «столиком во время богослужений», иметь, как памятник, какую-либо надпись, сообщавшую о том, кто под ним покоится? Да, конечно, мог. Но, в таком случае, закрывалась ли эта надпись «одеждой» [22], т. е. покрывалом из «золотой парчи»? Если следовать словоупотреблению П. Н. Журавлева, то камень закрывался со всех сторон, скорее всего. Но возможно ли такое использование само по себе? Вряд ли. На это нужно было иметь особое соизволение или даже завещание того, кто под ним покоится. Странным образом мы только в записках П. К. Шугаева (1890-е гг.) и воспоминаниях Г. Д. Смагина о его посещении Тархан в 1918 г. находим упоминание о надгробной плите, укрепленной слева от входа на стене часовни, а кроме них на известных нам изображениях и в воспоминаниях никто о ней не говорит. Может быть, не обращали внимания? Ведь плита находится в северной стене часовни, под окном, т. е. свет, падая в часовню через это окно, затрудняет быстрое зрительное восприятие этой плиты, к тому же изготовленной из мрамора белого цвета. Но, возможно, существовала и иная причина неупоминания плиты: она могла быть укреплена на могильном камне, имевшем форму параллелепипеда. К сожалению, нам не известны ни его точные размеры, ни то, когда и куда этот камень делся.

Между тем, самые подробные исследования тарханского некрополя, расположенного близ сельской церкви Архистратига Михаила, а еще ранее, в XVIII в., находившегося на этой же территории деревянного храма во имя святого Николая Чудотворца, провел известный лермонтовед и старожил села, старший научный сотрудник музея-заповедника «Тарханы» Петр Андреевич Фролов. Ссылаясь на открытые сотрудником музея Л. Я. Диановой архивные документы, устанавливавшие факт погребения Михаила Васильевича Арсеньева, деда поэта, Марии Михайловны Лермонтовой и Михаила Юрьевича Лермонтова под открытым небом, т. е. вблизи церкви, П. А. Фролов приводил и дополнительные аргументы, подтверждающие факт сооружения часовни в 1842 г., т. е. после перезахоронения праха поэта в Тарханах:

«Дополнительным подтверждением тому, что он [Лермонтов] погребен был в Тарханах под открытым небом, служит мраморный памятник на его могиле и металлическая решетка, его ограждающая. По церковным канонам таковые памятники в часовнях не ставились. Их заменяли плиты с указанием имен похороненных. В тарханской часовне такая одна есть. Она установлена под окном в северной стене и на ее беломраморной плоскости высечено имя Е. А. Арсеньевой. Значит, ее похоронили уже в часовне» [15, 264-265].  Более осторожная датировка, на основании изысканий С. А. Шишлова и А. И. Дворжанского, дана П. А. Фроловым в 2001 г.: «…не ранее 1842 и не позднее 1845» [9, 170].

Таким образом, получается, что у Е. А. Арсеньевой было два памятника: один, названный П. Н. Журавлевым – каменный «стол», или «аналой», а другой – плита, расположенная довольно далеко от истинного места погребения, склепа. Но это вряд ли могло быть, согласно тем же канонам.

В своем труде П. А. Фролов писал: «Внутри церковной ограды могилы оставались в неприкосновенности до начала 1930-х годов» [9, 266]. Однако есть основания полагать, что часовня подверглась вандальским нападениям гораздо ранее, в первые революционные годы. Что же дает право на такое суждение?  Это акт, составленный сотрудником «Пензенских заповедников», Алексеем Александровичем Урановым в 1924 г., после осмотра часовни. Вот что он, в частности, отметил: «Перед надгробным камнем [?] поэта находится тумба, сложенная из кирпича, размером 1×1×1,25 арш[ин]; покрыта оливковой пеленой из потертого бархата, на которой имеется вышивка в виде серебряной каймы – гирлянда из листьев. Крест посередине сорван. Размер пелены 1×1 арш[ин]» [9, 197].

В другом документе – «Акт на осмотр склепа М. Ю, Лермонтова, произведенный 5-6 декабря 1936 года» – среди причин вскрытия склепа назывались следующие:

«3. Многие граждане села Лермонтово и Чембара постоянно заверяли всех приезжающих экскурсантов, что в начале революции 1917 года склеп подле памятника был разобран, в него бросали камни, палки и др. мусор. Гроб, будто бы висевший на цепях, в головной части сорван и повис на двух цепях, что многие по разным целям спускались и наносили всякого рода повреждения гробнице великого русского поэта и его близких родных [23].

4. Последняя квадратная заделка пола против памятника М. Ю. Лермонтову действительно недавняя, весьма ясно обозначенная и рыхлая, наводила на некоторую мысль о правильности рассказов, указанных выше…».

На этом месте П. А. Фролов, впервые полностью опубликовавший данный документ, прерывает цитирование и снабжает факт своим комментарием:

«Это не люк, не лаз в гробницу. Нет. Это след от снесенного аналоя, который был на этом месте сложен из кирпича и разобран в 1920-х годах «из-за ненадобности», как считали активисты сельской власти. На аналое, как рассказывают старожилы, всегда лежала Псалтырь и стояли подсвечники, свечи в которых зажигались во время панихид» [15, 264-265].

Теперь мы можем выстроить такую последовательность бытования интересующего нас предмета и его функций: 1) памятник бабушке и «столик» для богослужений (П. Н. Журавлев, 1883 г.); 2) аналой, кирпичной кладки (акт 1924 г.); 3) исчезновение кирпичного аналоя после 1924 г. и только квадратный след от него в полу (акт 1936 г.).

Но как объяснить одновременное бытование в часовне памятника бабушке в виде камня «в одежде из золотой парчи» и мраморной плиты. Ни на одном из известных нам дореволюционных изображений внутреннего вида часовни плита не видна. Нет и упоминаний о ней в известных лермонтоведам печатных источниках. На гравюре из «Всемирной иллюстрации» (Т. XLVI, № 1173, июль 1891), сделанной, по-видимому, по более ранней фотографии, четко виден параллелепипед, закрытый покрывалом, на лицевой части которого изображен восьмиконечный крест. На верхней плоскости параллелепипеда стоит четырехконечный крест, укрепленный на полусферическом основании. Гравер, либо рисовальщик, решили обозначить надпись имени поэта на лицевой стороне как «Михаил» вместо «Михайло», как это последнее и есть на самом деле. Если соотнести размеры «аналоя» с размерами ограды у памятника М. Ю. Лермонтова и его третьим снизу ярусом, то его (аналоя) максимальная длина и высота явно меньше размеров мраморной плиты, вделанной в северную стену часовни, и, следовательно, она не могла быть укреплена на  «камне» – аналое. Но, может быть, на этом камне и была посвятительная надпись, которую в дальнейшем либо убрали вместе с камнем, либо удалили вместе с плитой, которая соответствовала параметрам аналоя. Во всяком случае, у нас есть основания предполагать, что камень на могиле бабушки появился ранее, чем была укреплена  мраморная плита. Надо заметить, что тарханский каменщик, вспоминавший о событиях, весьма отдаленных по времени, говорит только о склепах, поверхность которых открылась при замене кирпичных полов, и опять же ничего ни об «аналое», ни о плите.

И. Н. Захарьин (Якунин), побывавший в Тарханах в 1859 г., вспоминал об этом визите 44 года спустя. Вот что сохранила его память:

«Там [в часовне – О.П.] были похоронены, как оказалось, четверо: бабушка поэта, генеральша Е. А. Арсеньева (урожденная Столыпина), пережившая на несколько лет своего нежно любимого внука, ее дочь – мать поэта и сам он. Четвертая могила принадлежала, если не ошибаюсь, кому-то из родственников Арсеньевой, умершему в детском возрасте. Я, по крайней мере, не обратил тогда внимания на эту могилу, не записал о ней ничего, а теперь забыл, кто именно четвертый похоронен в этой фамильной усыпальнице.

Могильный памятник Лермонтова был высечен из черного мрамора, в виде небольшой четырехсторонней колонны, на одной стороне которой был приделан бронзовый вызолоченный лавровый венок, а на двух других было выгравировано время рождения поэта и смерти, с обозначением, что он жил 26 лет и 10 месяцев. Серебряная лампада висела в часовне, а в стене на восток были вделаны несколько образов. Вот все, что было на могиле этого величайшего поэтического гения, умершего почти в юношеском возрасте и не достигшего даже полного расцвета своих творческих сил» [6].

Как видим, память автора мемуаров, кое-что приводит весьма приблизительно, неточно. Е. А. Арсеньева оказалась «генеральшей», хотя фактически, по воинскому званию мужа – поручицей. Надпись на памятнике М. М. Лермонтовой, о том, что она жила 21 год, 11 месяцев и 7 дней, трансформировалась в воображении мемуариста в подобную же на памятнике поэта. Запись о могиле кого-то из родственников Арсеньевой, умершего в детском возрасте, скорее относится к захоронению М. В. Арсеньева (или, возможно, к другому захоронению за пределами часовни, т. е. в церковной ограде, но кто это был, теперь сказать трудно). Выходя из часовни, вряд ли можно было увидеть барский дом и сад… и т. д. А вот сообщения о серебряной лампаде и нескольких образах, вделанных в восточную стену, необходимо серьезно учесть. На дореволюционных изображениях есть лампада или небольшое паникадило, свисающее с потолка, но нет окон и икон, кроме большой, в роскошной раме, иконы Воскресения Христова.

Тем не менее, в описании П. К. Шугаева (1855-1917), относящемся, по крайней мере, к 90-м годам XIX в., мы читаем: «На стене, с левой стороны, в часовне прибита доска из белого мрамора с следующей надписью: «Елизавета Алексеевна Арсеньева скончалась 16 ноября 1845 г. 85 лет» [10].

П. К. Шугаев ничего не пишет о лампаде, окнах и каменном аналое. Вполне возможно, что все эти и другие аксессуары  часовни появились в разное время. Так, в путеводителе по музею П. А. Вырыпаев и Г. П. Похвистнев высказали предположение, что мемориальную доску установил А. П.Шан-Гирей, но обоснований этому не дали. А между тем, по духовному завещанию Е. А. Арсеньевой от 13 января 1845 г. ему ничего не доставалось, а вот его сестре, Екатерине Павловне, было завещано 50 тысяч рублей. Конечно, вовсе не обязательно, чтобы именно облагодетельствованные наследники ставили памятники и т. д., но это в какой-то степени было их нравственной обязанностью, и, прежде всего, – для родного брата, к которому перешло  имение, – Афанасия Алексеевича Столыпина.

По-видимому, А. А. Бильдерлинг обратился по поводу получения экспонатов для Лермонтовского музея при Николаевском кавалерийском училище не непосредственно к тогдашнему владельцу Тархан Алексею Афанасьевичу Столыпину, который был болен и постоянно жил за границей, а к его весьма известному родственнику и опекуну Дмитрию Аркадьевичу Столыпину (1818-1893) – брату знаменитого Монго. Из статьи Л. Н. Назаровой и А. С. Розанова в «Лермонтовской энциклопедии», мы узнаем, что Дмитрий Аркадьевич так же, как и Лермонтов, окончил Юнкерскую школу (1839 г.) и был переведен корнетом в лейб-гвардии Конный полк. Получив отставку в 1842 г., он занялся общественной деятельностью, проявил себя как композитор, философ, мемуарист, публиковал труды по сельскому хозяйству. Но главное для нас – он не раз общался с Лермонтовым, любил и понимал его творчество. П. А. Висковатый и П. К. Мартьянов получили от Д. А. Столыпина сведения об истории публикации «Демона», а Лермонтовский музей получил от него бесценные раритеты, среди которых рисунок Р. К. Шведе, изображающий поэта на смертном одре [8, 552].

В описании фотографии барского дома и домовой церкви в Тарханах, выполненной Пензенской мастерской Вакуленко в 1883 г., в качестве комментария использован текст (одна строка) из письма Дмитрия Аркадьевича к А. А. Бильдерлингу от 19 марта 1883 г.: «На счет фотографии дома в селе Тарханах, – постараюсь Вам оную доставить» [12, 173].

А затем приводится выписка из письма П. Н. Журавлева А. А. Бильдерлингу: «Сегодня в особой посылке я послал Вам фотографические снимки: два вида с дома, где жил Михаил Юрьевич Лермонтов, вид памятника над прахом его и вид фамильной часовни, где стоит памятник». Это письмо датировано 24 мая 1883 г. Прошло два месяца, и просьба директора музея выполнена. Таким образом, мы можем восстановить инициативную цепочку: А. А. Бильдерлинг – Д. А. Столыпин – П. Н. Журавлев.

15 июня 1883 г. из Петербурга П. Н. Журавлеву было послано Н. Н. Буковским письмо, в котором тарханский управляющий уведомлялся в следующем: «… посылка с фотографическими снимками: двумя видами дома, где жил Михаил Юрьевич Лермонтов, видом памятника над его могилой и видом фамильной часовни, где стоит памятник, — получена». Составители описания материалов отметили следующий факт: «Из указанных здесь четырех фотографий поступили в ИРЛИ из ЛМ только две, с видами дома» [12, 174].

Кирпичный «аналой» с размерами примерно 71 × 71 × 89 см (А. А. Уранов, 1924) явно не подходит для памятника, на котором могла бы быть помещена мраморная доска с надписью, поскольку размеры этой доски (плиты) 116,3×78,4 см.

А вот камень куда-то делся. Вряд ли П. Н. Журавлев мог принять за камень кирпичную кладку. Кстати, в акте А. А. Уранова о часовне говорится еще следующее:

«Окно с северной стороны цело, с южной – выбито 3 звена в наружней, 1 – во внутренней раме.

Желтая деревянная двустворчатая дверь почти совершенно разрушена, целых звеньев осталось только 1 большое и 2 малых, рама пришла в ветхость. Замка нет, пол не подметен.

На памятнике Лермонтова – два венка из засохших цветов и несколько пучков их.

Надгробная доска белого мрамора с надписью «Елизавета Алексеевна Арсеньева, рожденная Столыпина. Скончалась 16[-го] ноября 1845[-го] года 85-ти лет», сделанной выпуклыми буквами, сорвана на Пасхальной неделе 1924 г. и хранится сейчас в сторожке местной церкви (рядом с часовней). Как удалось установить, доска сорвана неизвестными лицами из желания найти ход под ней в самый склеп. Шурупы, которыми была прибита доска, не сохранились» [9, 198].

Это указание на «шурупы» необходимо отметить особо. Существовали ли шурупы в середине XIX в.? Но пока обратимся к еще одному документу. В «Описании материалов Пушкинского дома» (вып. II) под № 378 значится: «Внутренний вид часовни. Б. Пуц. <1881>. С рисунка И. С. Панова. Гравюра на дереве. 18,7×12,8 – № 5081. На переднем плане надгробный памятник бабушке поэта [выделено нами]. За ним памятник Лермонтову. На памятнике венок и слова «Михайло Юрьевич Лермонтов». Позади памятники матери и деда Михаила Васильевича Арсеньева. Перед могилами изображены мужчина и коленопреклоненная женщина. На изображении слева: «И. П.». Справа: «B. PUC гр.».

Под изображением: «Гробница М. Ю. Лермонтова в селе Тарханах Чембарск. уезда, Пензенск. губ.». Ниже тушью: «Нива» 1881 г. № 36. Рисов. И. Панов, грав. Пуц» [12, 179-180].

К научному описанию гравюры составителями приложен текст В. Х.Хохрякова из его «Материалов для биографии М. Ю. Лермонтова», 1857, где пензенский учитель довольно точно описывает надписи на памятниках и сами памятники, допуская, правда, распространенную неточность, т. е. употребляя «Михаил» вместо «Михайло», и не воспроизводя до конца надписи на памятнике М. Ю. Лермонтова. Он скупо сообщал: «Рядом с Лермонтовым похоронена его бабушка, Елизавета Алексеевна, урожденная Столыпина» [12, 180]. Ни о каком памятнике ей, аналое или мраморной доске в процитированной строке речи не идет. Мы пока не имеем в своем распоряжении полного текста материалов В. Х. Хохрякова и от окончательных утверждений воздерживаемся, однако трудно предположить, например, что он «забыл» о том, что было помещено на могиле Е. А. Арсеньевой.

В фондах Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» хранится упомянутая гравюра из журнала «Нива». Рассмотрим ее более подробно. Молодой человек, изображенный слева от зрителя, держит подмышкой планшет с листами. Возможно, так изобразил себя сам художник. Справа – фигура коленопреклоненной женщины, на ней платье со шлейфом, прическа высокая, волосы не прикрыты. Тени падают слева направо, возможно, только из открытой двери. Пол покрыт плитами, кое-где видны трещины на них. «Аналой» представляет собой параллелепипед, на нем покрывало, на покрывале вышит (?) восьмиконечный крест. На плоской поверхности – четырехугольный крест, укрепленный на полусфере. Высота параллелепипеда визуально определяется чуть ниже или по центру круга на решетке-ограждении памятника М. Ю. Лермонтову, ширина — примерно на уровне вторых справа и слева вертикальных стоек ограждений решетки. Ввиду явного нарушения пропорций на гравюре эти параметры можно указать лишь приблизительно: 65-70 см×50 см.

Другие фондовые материалы – бесценные фотографии. Одна из них датирована 1901-м г., на ней, по-видимому, рукой дарителя, известного лермонтоведа А. В. Храбровицкого, сделана надпись: вверху: «Фото Б. П. и Н. П. Шугаевых (1901 г.)». Внизу: «Музею в Тарханах – Дар А. В. Храбровицкого. 30 VII.1948» [3]. Фото сделано в ракурсе правого от входа угла часовни. Пьедестал памятника М. Ю. Лермонтову – белый, в два уступа от пола. Но «аналой» не попал в объектив. На памятнике Марии Михайловне Лермонтовой – венок.

Датировка фотографии вызывает следующие вопросы: если под инициалами имеются в виду сыновья знаменитого чембарского купца, гласного местной думы, собирателя известных материалов о В. Г. Белинском и М. Ю. Лермонтове – Петра Кирилловича Шугаева, то им в те годы, по данным П. Ф. Максяшева, должно быть еще очень немного лет. Борис Петрович родился в 1886 г., а Николай Петрович – в 1887. И здесь возможна либо ошибка памяти, либо какие-то искажения текстуального характера. Дело в том, что П. Ф.Максяшев указывал, что у П. К. Шугаева «было четыре сына и дочь. Один из сыновей умер в раннем возрасте». А из других двух Борис называется старшим, а Николай – младшим, годы жизни соответственно (1886-1956) и (1887-1971). Вероятно, что «старшим» и «младшим» они называются не вообще, а друг относительно друга. Так что в 1901 г. оба фотографа были достаточно юны, чтобы совладать с довольно сложным и дорогим оборудованием. Но, вполне возможно, они делали снимок под руководством отца или опытного взрослого [11]. Ну, а если предположить, что аналой не попал в объектив потому, что старого камня, одетого в парчу, уже не было, а новую кирпичную тумбу еще не сложили, то дата «1901 год» должна быть подвергнута сомнению, т. е. перенестись к 1913-1914 гг.

Следующее фото датируется 1913-м годом. На оборотной стороне подпись синими чернилами: «Снимок 1913 г. ЛОФ-2263 / КП-6234». В правом верхнем углу чернилами дата: «1.VIII.13 г.». На памятнике Лермонтову венок и гирлянды цветов. Визуально, «аналой» низкий, ниже центра круга на ограде памятника поэту. Он почти куб, на нем «одежда» и, хотя фото лишено резкости, можно заметить, что покрывало рельефное, с рисунком. На «аналое» видна раскрытая книга и предмет, напоминающий чернильницу(?). Вполне вероятно, что это «гостевая» книга, служившая для записи впечатлений посетителей Тархан и, конечно, часовни-усыпальницы.

Большой интерес представляют две фотографии памятника М. Ю. Лермонтову, датированные 1915-м годом. На переднем плане первой из них четко видна кирпичная кладка аналоя (без «одежды»). Высота его по фото определяется визуально до второй сверху металлической горизонтальной перегородки на ограде памятника. В высоту отсчитывается 10 кирпичей и можно еще предположить 2-3 до пола. Если в среднем предположить толщину кирпича в 6-7 см и добавить 1-2 см на цементный шов, то мы получим данные, близкие к измерениям А. А. Уранова (71×71×89 см), т. е. около 90 см, что значительно выше того камня в «одежде из золотой парчи», который мы видим на фото 1913 г.

Таким образом, можно предположить, что именно в 1914г. при ремонтных работах в часовне историческое надгробие Е. А. Арсеньевой было удалено. Куда? Неизвестно. Если же считать логичной иную версию, например, о том, что изначально «аналой» был сложен из кирпича, а затем был только нарощен в высоту, то тогда придется подвергнуть сомнению утверждение П. Н. Журавлева о «камне», выполнявшем роль памятника бабушке и, одновременно, столика во время богослужений. Но, к тому времени (1883г.) П. Н. Журавлев прожил в Тарханах уже немало: с 1867 года. Кроме того, этот управляющий, дворянин по происхождению, был глубоко воцерквленным человеком: «В 1873 губернский секретарь П. Н. Журавлев указом Пензенской духовной консистории был утвержден церковным старостой в Тарханах и бессменно исполнял эту должность до 1900, неоднократно удостаивался архипастырских благословений за «ревностные труды по церкви», в 1886 был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени» [7].

Думается, что, посылая сведения директору первого Лермонтовского музея А. А. Бильдерлингу, П. Н. Журавлев удостоверился и в том, что под золотой парчой именно камень, а не кирпичная кладка. Из акта А. А. Уранова (1924 г.) нам известно, что тумба, сложенная из кирпича, покрыта «оливковой пеленой из потертого бархата», что означает только одно: для кирпичного нового сооружения была изготовлена и новая «одежда».

На другой фотографии, датированной 1915-м годом, имеется то же изображение, но укрупненное в плане. Обе фотографии имеют дарственную надпись: «Лермонтовскому музею от Баранова В. В. 20.III.1966 г.» [2]. Таким образом, сам собой напрашивается вывод, что на фотографиях 1915 г. мы видим сравнительно недавно сооруженную тумбу.

Итак, если опираться на материалы, известные и доступные нам на сегодняшний день, то предварительные соображения могут быть представлены в следующем виде:

1. Наличие надгробного камня на могиле Е. А. Арсеньевой может указывать на более позднюю дату воздвижения часовни, т. е. после 1845 г.
2. После строительства часовни памятник бабушке, может быть, не завершенный, стал использоваться как «столик» для богослужений или «аналой», а в левой стене была установлена мраморная плита (после 1857 г.?).
3. К юбилейному 1914 г. при замене полов был убран и «камень, одетый в золотую парчу», и заменен кирпичной тумбой, которая, в свою очередь, исчезла после 1924 г. Эта кирпичная тумба была выше прежнего камня [24].
4. Вопрос о восстановления «аналоя» [25] осложняется двойственностью ситуации: что будет реконструироваться – столик для богослужений или памятник бабушке? Или, принимая во внимание сообщение П. Н. Журавлева, необходимо восстановить его амбивалентный статус?
5. Приближая облик памятного места к его исконному виду, необходимо восстановить разрушенный склеп Е. А. Арсеньевой и закрыть доступ к гробу поэта, предоставив его останкам, наконец, право на вечный покой.
6. Необходимо установить на территории некрополя, рядом с часовней, памятный знак с перечислением известных на сегодняшний день лиц, которые были когда-то здесь погребены (представители семьи Шан-Гиреев, управляющие, соседи-помещики, почитаемые люди из крестьян и других сословий) [26].

Культурная, историческая и этическая значимость восстановления памяти о прошлом очень высока. Она означает возвращение к тем безусловным духовным основам жизни, которые подверглись деформации в результате таких социально-исторических потрясений, как войны и революции. Сохранение гуманистической составляющей наследия прошлых веков – это акт справедливости и одновременно требование совести.

 

Список литературы и примечания:

 

1. «Акт на осмотр склепа М. Ю. Лермонтова» 1936 г. // Фролов П. А. Лермонтовские Тарханы. Старый Оскол, 2002. С. 231-235.
2. Архив ГЛМЗ «Тарханы». ЛОФ-2268 / КП-6239; ЛОФ-2267 / КП-6238. В наших разысканиях большую помощь оказали хранители фондов Е. Н. Аляева и С. Н. Азова.
3. Архив ГЛМЗ «Тарханы». ЛОФ-2269 / КП-6240.
4. Библейский словарь. Энциклопедический словарь / Сост. Эрик Нюстрем. СПб.: Библия для всех, 2008.
5. Большой библейский словарь. СПб.: Библия для всех, 2007.
6. Захарьин (Якунин) И. Н. Встречи и воспоминания. СПб, 1903. С. 12-15.
7. Кольян Т. Н. Управляющие имением в Тарханах // Тарханская энциклопедия. Рукопись. С. 288.
8. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
9. Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924. Сост. П. А. Фролов. Пенза, 2001.
10. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 66.
11. Максяшев П. Ф. П. К. Шугаев и его записки о Лермонтове // Тарханский вестник. Вып. 6. 1998. С. 24-33.
12. Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. II. М. Ю. Лермонтов. М.-Л.: Изд. АНСССР, 1953.
13. Поездка в Кропотово и поиски села Васильевского П. А. Вырыпаева в 1968 г. Рукопись. Л. 6, 7. // Архив ГЛМЗ «Тарханы».
14. Тарханский вестник. Вып. 1. ГЛМЗ «Тарханы», 1993.
15. Фролов П. А. Лермонтовские Тарханы. Саратов, 1987.
16. Энциклопедический словарь. СПБ.: Изд-во Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. XXXVII (кн. 75). С. 405.
17. Помимо буквального содержания указа, исследователи видят в нем факт, подтверждающий истину воскресения Христа. Тело исчезло из могилы, и этот факт произвел обескураживающее впечатление на власти в метрополии. При Клавдии, как сообщал римский историк Светоний, в иудейских общинах возникали бунты «по подстрекательству Креста», так он передавал имя Спасителя. Авторы статьи «Назарет» высказали гипотезу о том, что эти волнения – результат проповеди обращенных иудеев. Таким образом, Клавдий старался помешать распространению новой веры, включая сюда и его указ, запрещавший иудеям Александрии приглашать к себе иудеев из Сирии.
18. Торгсин – этот термин расшифровывается как аббревиатура от слов «Сеть специализированных торговых предприятий по обслуживанию иностранцев» или «торговый синдикат». Образован 5 июля 1931 г., упразднен 1 февраля 1936 г. Цель организации – получение валюты для индустриализации. В магазинах торгсина можно было приобрести дефицитные товары в обмен на специальные чеки, выдаваемые в скупочных пунктах за валюту, золото и драгоценные вещи. Вначале торговля велась только с иностранцами, но осенью 1931 г. стали разрешать посещать торгсиновские точки и простому населению. Некоторые авторы связывают деятельность торгового синдиката с началом НЭПа (новой экономической политики). В мае 1931 г. последовало разрешение не предоставлять документов о происхождении валюты. Часто, нуждаясь в продуктах питания, в условиях голода, «классово чуждые элементы», которым не полагалось иметь продовольственные талоны, отдавали в торгсин последние ценности. Сеть скупочных пунктов постоянно расширялась, и, конечно, они могли принимать и ценности, добытые более чем сомнительным путем, в том числе – и разграблением могил. В истории торгсина много белых пятен, и до сих пор нет подробного научного исследования его деятельности.
19. Сотрудник музея «Тарханы», лермонтовед и краевед Т. Н. Кольян в статье «Храмы, причт и приход села Тарханы (сер. XVIII–1992 г.)» приводит много сведений и по церковному строительству. В частности, она обращает внимание на то, что «в клировых ведомостях «усыпальница каменная близ церкви» впервые упоминается в 1883 г. (Государственный архив Пензенской области. Ф. 182. Оп. 1. Д. 2328, 3-я паг. Л. 93)». [Пензенский временник любителей старины. Вып. 10. 1994. С. 25 (Примечания)].
20. Один из способов укладки, на самую большую поверхность кирпича, т. е. плашмя.
21. Т. М. Мельникова указывает на то, что Козьмин был смещен по письменной просьбе А. Н. Беликова, работавшего в Тарханах ветеринарным врачом. [Мельникова Т. М. «И дышит непонятная, святая прелесть в них…» Рассказы о реликвиях Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы». Пенза, 2002. С. 126].
22. Термин «одежда» использовался по отношению к особым культовым предметам РПЦ и в XX веке.
23. Возможно, в 1842 г. тяжелый свинцовый саркофаг опускали на дубовые подставки на цепях, что и в измененном виде отразилось в тарханских преданиях.
24. Можно предположить, что первоначальный камень был затем просто обложен кирпичом и надставлен в высоту, но это дало бы весьма заметные изменения в ширину, тогда как по отчету А. А. Уранова этого не наблюдается.
25. В словарях Фасмера и Даля «аналогий, аналой, налой» обозначается как наклонный столик или высокий столик откосом, с наклонной столешницею, для чтения стоя, для положения святой иконы и прочее. В «Законе Божием» читаем: «Кроме иконостаса, иконы размещаются <…> на аналоях, т. е. на особых высоких узких столиках с наклонной поверхностью. <…> В храме имеется еще канунник, так именуется низенький столик, на котором стоит изображение распятия и устроена подставка для свечей. Перед канунником служатся панихиды, т. е. заупокойные Богослужения» [Закон Божий для семьи и школы со многими иллюстрациями. Составил протоиерей Серафим Слободской. Репринтное издание. Свято-Троицкая Сергиева Лавра – Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. 1993. С. 616, 617].
26. О некоторых захоронениях есть сведения: Фролов П. А. Лермонтовские Тарханы. С. 229 и др. См. также статью О. В. Сергеева «Где похоронены М. А. и П. П. Шан-Гиреи?» в Пензенском временнике любителей старины (Вып. 10. 1994). – Здесь идет речь о еще одной «часовенке», которая располагалась слева от усыпальницы Арсеньевых-Лермонтовых.