Центр современной практической философии

Белов В. Н.Русское неокантианство: история и особенности развития

О русском неокантианстве как целостном философском направлении в развитии русской философской традиции писать и просто, и одновременно необычайно сложно. Как я уже неоднократно отмечал[1], оно во многом ориентировано на образец немецкого неокантианства, представленный в двух его основных школах. Однако усвоение уроков немецких учителей и коллег шло, во-первых, самостоятельно и самобытно, и, во-вторых, в иных, чем в Германии культурно-исторических, и самое главное философских условиях.

Отсутствие долгой и глубокой философской традиции, в том числе и в исследовании трансцендентальной философии Канта стало одной из причин того, что в русском неокантианстве нельзя назвать кого-то из представителей русского неокантианства последовательным представителем марбургской или баденской школы. Можно сказать, что интерес к Канту и к неокантианству зарождается в России одновременно. Поэтому лозунг Либмана «Назад к Канту», для русских сторонников трансцендентальной философии звучал как «Вперед к Канту». И поэтому какой-то полемики между, условно говоря, ортодоксальными кантианцами и неокантианцами, между приверженцами различных вариантов развития кантовского трансцендентализма в российской философии просто не могло быть. Кант для молодых русских философов сразу стал не пройденной ступенью становления философского познания, не архивной достопримечательностью и не самодостаточной величиной, но живым источником истинно философского и научного поиска чистого разума, не Кантом Кенигсберга, но Кантом Марбурга, Гейдельберга и Фрайбурга.

Причем увлечение Кантом со стороны русских мыслителей было, что называется, подавляющим. К началу ХХ века, то есть ко времени расцвета немецких школ неокантианства, российская культура переживает так называемый религиозно-духовный ренессанс, то есть усиливается в целом интерес к религиозной проблематике. От господства позитивистских и материалистических идей культурная и научная элита России обращается к христианству и православию.

Но причем здесь интерес к Канту, спросите вы. В том-то и дело, что для многих русских мыслителей путь от материализма к православию, как это не покажется странным, лежал через Канта, прежде всего через его этическое учение. Например, один из самых известных русских религиозных философов и богословов С.Н. Булгаков, впоследствии священник о. Сергий, декан Свято-Сергиевского института в Париже так описывал свой марксистско-кантианский период: «В связи с полемикой против Штаммлера, а также и помимо нее, я ставил себе более общую и широкую задачу, состоявшую в том, чтобы внести в марксизм прививку кантовского критицизма, подвести под него гносеологический фундамент, придав критическую формулировку основным его социологическим и экономическим учениям… я колебался между различными оттенками [неокантианства], в разные времена приближаясь то к Рилю, то к Шуппе, то к Наторпу и Виндельбанду. Должен сознаться, что Кант всегда был для меня несомненнее Маркса, и я считал необходимым поверять Маркса Кантом, а не наоборот»[2].

Но если для многих будущих выдающихся религиозных мыслителей Кант выступил своеобразным мостиком для перехода к собственно религиозной и богословской тематике, то другая часть молодых русских философов подошла к своему интересу как к интересу истинно философскому, требующему для своего осмысления, по их мнению, долгого и кропотливого труда. Не случайно обвинение приверженцев европейской философии в сторону своих религиозных оппонентов в поверхностном знании теми философской традиции.

Можно назвать несколько причин, по которым молодые люди из России ехали  именно в Марбург. Сошлюсь при этом на мнение известного российского поэта, лауреата Нобелевской премии, одно время бывшего учеником Г.Когена Б.Пастернака:  «Марбургское направление покоряло… двумя особенностями. Во-первых, оно было самобытно, перерывало все основанья и строило на чистом месте. Оно не разделяло ленивой рутины всевозможных “измов”…. Не подчиненная терминологической инерции Марбургская школа обращалась к первоисточникам, т. е. к подлинным распискам мысли, оставленным ею в истории науки…. Марбургскую школу интересовало, как думает наука в ее двадцатипятивековом непрекращающемся авторстве, у горячих начал и исходов мировых открытий. В таком, как бы авторизованном самой историей, расположении философия вновь молодела и умнела до неузнаваемости, превращаясь из проблематической дисциплины в исконную дисциплину о проблемах, каковой ей надлежит быть.

Вторая особенность Марбургской школы прямо вытекала из первой и заключалась в ее разборчивом и взыскательном отношении к историческому наследству…. Однородность научной структуры была для школы таким же правилом, как анатомическое тождество исторического человека…. На историю в Марбурге смотрели в оба гегельянских глаза, т. е. гениально обобщенно, но в то же время и в точных границах здравого правдоподобья….

Обе эти черты самостоятельности и историзма ничего не говорят о содержании Когеновской системы…. Однако обе они объясняют ее притягательность. Они говорят о ее оригинальности, т. е. о живом месте, занятом ею в живой традиции для одной из частей современного сознанья»[3].

Русские неокантианцы понимали свое философское творчество как необходимый подготовительный этап в становлении отечественной философской традиции и выступили истинными посредниками между европейской и русской  философской и – шире – обществоведческой мыслью.

Таким образом, можно говорить о том, что перед неокантианским движением в России стояла тройственная задача:

противопоставить религиозной философии (православная религия имела статус официальной религии страны)  и материализму (как философии борьбы за социальную справедливость) истинно научную философию;

заложить русскую философскую традицию, синтезирующую в себе богатство мировой философии и особенности русской культуры;

встроить эту традицию в мировую философию.

Согласитесь, задачи – гигантские по своему замыслу, поэтому и выполнились они по разному и с разным успехом.

Конечно же, следует указать и на ряд причин, осложняющих систематическую работу по анализу русского неокантианства. Ведь, действительно, о каких окончательных итогах можно вести речь, если большая часть наследия отечественных мыслителей-неокантианцев хранится в архивах и еще не опубликована?

Еще одной трудностью систематизации русских неокантианских штудий является трудность языковая: работы ведущих русских неокантианцев написаны на самых разных европейских языках – немецком, английском, французском, итальянском, литовском, чешском и т.д.

Следует сказать также об отсутствии крупных программных произведений, работы русских неокантианцев – это, в основном, статьи, некоторые из них достаточно объемные, обзоры, рецензии.

Конечно, нельзя не отметить в качестве фактора, осложнившего формирование более целостного и завершенного неокантианского направления в русской философии, краткий временной период, относительно благоприятный для развития отечественной философской традиции, в становлении которой активное участие приняли и русские неокантианцы: конец XIX — начало XX вв.

Русское неокантианство, на первый взгляд, предстает довольно разрозненным фрагментарным образованием. Мы не можем сегодня указать на какое-либо социальное объединение (школу, университет, журнал), в котором неокантианство продолжительное время представляло бы ведущую силу и определяло его характер. Исключение составляет журнал «Логос», организованно просуществовавший с 1910 по 1914 годы, хотя и неокантианским по преимуществу назвать его довольно проблематично, скорее это был журнал европейской философской и культурфилософской мысли. Но, ведь, подобный синтетический характер журнала «Логос» во многом соответствовал и характеру русского неокантианства, активно задействовавшего современные ему течения европейской философии для развития немецкого неокантианства и преодоления его односторонностей и ошибок.

В целом, русское неокантианство осталось в подготовительных проектах, программных заявлениях, предварительных набросках, и работа исследователя русского неокантианства – это скорее не работа «реставратора» или даже реконструктора, а работа «строителя», строителя той отечественной философской традиции, формирование которой стало главной задачей русского неокантианства.

И тем не менее значение неокантианства для русской философии и культуры в целом трудно переоценить. Следует выделить прежде всего общефилософское значение неокантианства: споры и обсуждение общих тем оказали несомненное влияние на становление таких оригинальных философских школ и направлений как русская религиозная философия, философия диалога М.М. Бахтина и герменевтическая феноменология Г.Г. Шпета.

— Несомненно и общекультурное значение: неокантианскую школу прошли такие выдающиеся деятели русской культуры как Б.Пастернак, А.Белый, А.Скрябин.

— Не нужно забывать общенаучное значение неокантианства: учениками марбургской школы были впоследствии известные отечественные ученые, такие как психолог С.Рубинштейн, педагог С.Гессен и другие.

— Русское неокантианство сыграло и значительную интернациональную роль: известным немецким культурологом стал Ф.Степун, долгое время преподавал в Швейцарии друг Э.Кассирера Д.Гавроньский. Особо следует сказать о Н.Гартмане, который, начав свое философское образование в Петербурге, заканчивал его в Марбурге, став впоследствии выдающимся немецким философом ХХ века.

[1] Русское неокантианство – забытое пространство философии // Жизненный мир философа «серебряного века». Саратов, 2003; Философия Германа Когена и русское неокантианство // Историко-философский ежегодник’2003. М., 2004; Н.А. Дмитриева Русское неокантианство: «Марбург» в России. Историко-философские очерки. (Рецензия) // Вопросы философии. № 4. 2008; Проблема рационального и иррационального в русском неокантианстве // Духовный континент русской философии. Саратов, 2009; Учение Германа Когена в России: особенности рецепции // Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры. М., 2010; Русское неокантианство и русская религиозная философия: попытка компаративистского анализа // Русская философия: единство и многообразие. Саратов, 2010.

[2] Булгаков С.Н. От марксизма к идеализму. Статьи и рецензии. 1895 – 1903 / Сост., вст. статья и комм. В.В. Сапова. М., 2006. С. 373.

[3] Пастернак Б.Л. Охранная грамота. М., 1994. С. 156–157.